Почему наши разговоры с детьми о деньгах — это не больше чем манипуляция

«Мой сын подошел ко мне и спросил: “Мама, наверное, наша семья очень бедная?” Я, честно говоря, даже опешила. “Почему ты так думаешь?” А он в ответ: “Потому что, о чем бы я не попросил, ты всегда отвечаешь: денег нет, денег нет”». Такой вот историей поделилась со мной мама семилетнего мальчика из очень состоятельной семьи.

Знакомо?

Да-да, когда мы начинаем манипулировать деньгами, наши очень умные дети это сразу понимают и делают выводы. Причем вышеприведенный, пожалуй, наиболее безобидный из возможных. Мама, полагаю, совершенно честно считала, что, если отвечать на просьбы сына отказом, он должен научиться экономии, ответственности, выбору. А на деле, как мы видим, происходит иначе: месседж, который в этом случае получает ребенок, — наличие финансовых проблем в семье, жадность родителей, собственная финансовая зависимость.

Простой пример: мама с ребенком приходят в супермаркет. Он говорит ей на кассе: «Можно мне чупа-чупс?» Мама на автомате отвечает: «Нельзя». Кажется, это все, и говорить тут не о чем. Но ведь тут встает целый ряд вопросов. Например, такой: почему, если они вместе пришли за покупками, ребенок не может совершать их вместе с мамой и купить что-то лично для себя? Зачем мама в принципе притащила ребенка в супермаркет, если он сам не может делать покупки, — в качестве чемодана без ручки? Разве нельзя делать покупки вместе, обсуждая, чего нам хочется, что и зачем мы сейчас покупаем?

Но еще интереснее, почему вообще мама так резко отвечает «нет». Мне кажется, в данном случае она моментально оказывается жертвой самой настоящей галлюцинации: он попросил чупа-чупс, и вот я уже вижу, как завтра он требует у меня «Мерседес». А я продаю все имущество, а заодно и собственные почки и, рыдая, покупаю его... Скажите, знакомо? Должен успокоить читателя: никогда из покупки конфеты не вырастает требование «Мерседеса». Нету никакого «сегодня боты “Адидас”, а завтра родину продаст».

Напротив, в результате такого странного положения дел ребенок делает вывод, что деньги — это средство манипуляции. Что мама, которая говорит «я не куплю тебе чупа-чупс, потому что ты плохо себя вел/перебьешь аппетит/испортишь зубы», очень сильно поднимает «стоимость» этой конфеты. Декларируя какие-то ценности, мы на деле демонстрируем, что сами их не придерживаемся. С одной стороны, с придыханием и закатывая глаза, цитируем «Маленького принца» о том, что «счастье можно найти в глотке воды». С другой — доводим близкого человека до состояния, когда он должен вымаливать у нас конфеты.

Прежде чем говорить с детьми о деньгах, нам самим надо определить, что значат деньги для нас. Это возможность делать то, что мы хотим для себя, или повелевать?​​​​​

С помощью денег мы втягиваем своих близких, уж простите, почти в проституцию. Мы говорим: «Продай нам за деньги хорошее поведение, хорошие оценки, хорошее отношение к близким» и так далее. Я знаю огромное количество примеров, когда родители выстраивают с детьми товарно-денежные отношения в формате «убрал в комнате/получил пятерку/пообщался с бабушкой — 50 рублей». То есть ребенок оказывается в ситуации, когда он вынужден продавать свое время, свои чувства и, фактически, свое тело (а вовсе не учиться порядку, любви, экономии, как можно было бы подумать). Какое там «счастье в глотке воды»! Нет-нет. Теперь он думает: я убрал комнату два раза, забашляй и ты мне дважды. Мы твердим вслед за доморощенными умниками, что это и есть жизнь, но на деле это ведь совсем не так. Человеческие отношения не устроены по принципу «ты хорошо приготовила обед — получи шубу» или «ты сегодня почти не хамил — я тебя накормлю». Если, конечно, они человеческие.

Мы своими руками постепенно выращиваем у ребенка желание обладать. Почему? Потому что он многое не получает априори. Фраза «Я хожу на работу, зарабатываю деньги. А ты их только тратишь!» — это первый (а может, уже и двадцать восьмой) шаг в ад. Что происходит в этот момент? У ребенка появляется какой-то конкретный желаемый предмет, а желание обладать идет рука об руку с неудовлетворенностью собственной жизнью. Эта неудовлетворенность неизменно рождается вслед за необходимостью унизительно выпрашивать еду, подарки, а по сути — финансовую свободу. «А можно...», «разрешите мне...» — все это создает иерархию и вертикаль власти.

К чему я это все? К тому, что, прежде чем говорить с детьми о деньгах, нам самим надо определить, что значат деньги для нас. Это возможность делать то, что мы хотим для себя, или повелевать? Возможность помогать другим или унижать их? Возможность приобрести необходимое или подчеркивать собственное превосходство? Можем ли мы сказать, например: «Я счастлив делать то, что я люблю, а зарабатываю столько, сколько зарабатываю»? Из нашей взрослой неразруленности и вырастает финансовая истерика наших детей.

И начинать нужно не тогда, когда ребенку исполнилось 15, он пришел домой и заявил папе, что они нищеброды. Начинать говорить об этом надо с самого начала, обсуждая и «обживая» наши истинные семейные ценности. Ведь разные семьи живут по-разному не только и не столько потому, что у них разный доход. У них совсем разная семейная культура, в которую входят и досуг, и способ общения, и привычки в еде, и еще много-много чего. И так важно, чтобы человек понимал и чувствовал принадлежность к этой самой культуре. Именно такой подход позволяет родителю в момент истины сказать такую простую и такую важную фразу: «У нас так не принято» — и быть понятым.

Одним словом, нет ничего особенного в этой денежной теме: говорить о деньгах нужно так же, как обо всем на свете — о любви, дружбе, еде, сексе или смерти. По-честному, делясь собственными сомнениями и страхами, не боясь вопросов и не стремясь немедленно дать правильные ответы.

А главное — оберегая и поддерживая.

Дима Зицер