|
Конкордия Антарова. Две жизни
| |
| Marina | Дата: Суббота, 17.03.2012, 22:45 | Сообщение # 61 |
 Мастер-Целитель Рейки
Группа: Житель
Сообщений: 1373
Статус: Offline
| БЛАГОДАРЮ!
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Воскресенье, 18.03.2012, 11:14 | Сообщение # 62 |
 Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Марина, мне бы хотелось, чтобы ты поделилась своим впечатлением от прочитанной книги. Что меняется в тебе, в твоем образе мыслей и жизни? Как ты воспринимаешь то, о чем говорится в книге. Потому что, это не просто книга. Это не просто художественное произведение. И прежде, чем я начну размещать следующие части, я должна знать, готова ли ты взять на себя отвтетственность за те изменения, которые начнут происходить в твоей жизни.
А возможно,ты просто скачаешь эту книгу и будешь читать самостоятельно.Я в любом случае, собираюсь ее купить. Потому что такие книги нужно держать в руках.
С любовью.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Marina | Дата: Воскресенье, 18.03.2012, 13:06 | Сообщение # 63 |
|
Мастер-Целитель Рейки
Группа: Житель
Сообщений: 1373
Статус: Offline
| Светочка,спасибо тебе ,что ты находишъ такие замечателъные книги,эту книгу действителъно нужно иметъ у себя дома,и иногда перечитыватъ,находя ответы на многие жизненные вопросы,которые возникают в нашем земном воплощении,Эта книга несомненно развивает Сознание и на многие вещи или события в жизни смотришъ с пониманием,почему это так ,а не иначе происходит в твоей жизни.Мне лично кажется,что я всё это уже знала(так ,как всё , что говорят и делают главные герои в книге,,,,Али,Ананда,Д.р.И.мне оченъ близко и я это полностъю принимаю),толъко почему то забыла,а толъко сейчас начинаю просыпатъся и вспоминатъ,что Я-Божественное Существо,Я Тоналъное Существо Света!И как радостно это осознаватъ!И я конечно же осознаю свою ответственностъкогда иду далъше по этому пути к Свету....звучит наверно напыщенно,но я действителъно так считаю и думаю,и знаю Света ,что ты мне Веришъ! 
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:12 | Сообщение # 64 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Часть вторая
Глава 1
Бегство капитана Т. и Наль из К. в Лондон. Свадьба
Спешно покинув сад дома дяди Али Наль в сопровождении двух слуг, из которых один был ее двоюродным дядей, переодетым слугою, молодого Али и капитана Т. вошла в дом капитана Т., где она никогда не бывала и даже представить себе не могла такого момента своей жизни. Выросшая в двойственной обстановке, давимая всеми тяжелыми условностями гаремной жизни, Наль постоянно попадала в отдушины ума, образования и теоретического знания жизни цивилизованного и культурного общества, к которым подводил ее Али Махоммет, нарушая все утлые правила затворничества женщин всюду, где только была малейшая возможность.
У Наль было всегда европейское платье и обувь, к которым ее, как бы играя, приучал дядя Али, вызывая тем негодование старой тетки и синклита из муллы и его фанатиков-правоверных.
Девушке поэтому было просто переодеться в костюм, приготовленный ей дядей в этом доме. Смеясь, она закутала молодого Али Махмеда в свой розовый свадебный халат и драгоценные покрывала. Без слез она рассталась с братом, кинувшись ему на шею, хотя в глазах обоих блестели слезы.
— Мужайся, Наль. Все случилось не так, как я предполагал, но... будь счастлива, вспоминай иногда меня и верь: если дядя Али сказал — так оно и быть должно. Если он тебя отдал капитану Т. — значит, там твой путь. А счастье зависит от тебя. Не бойся ничего. Иди весело и старайся до конца понять, зачем дядя создает тебе другую жизнь и посылает тебя в нее. Одно только помни: нам с тобою общий дан завет — верность до конца. Будь верна капитану так же, как ты верна дяде Али. И ты везде победишь.
Голос молодого Али дрожал, лицо было вдохновенно и прекрасно. Оно сейчас жило. Ничто в нем не напоминало маски того полумертвого существа, которое с отчаянием смотрело, как Наль подает капитану цветок.
— Время. Прощай, сестра. Я всегда буду тебе верным другом, и нет между нами ни расстояния, ни разлуки.
Взяв пару крошечных туфелек Наль в руки, завернувшись в ее покрывало, Али выскользнул из дома и пропал во тьме.
Насколько просто было для Наль переодеться в европейское платье, настолько же трудно было ей побороть привычку к покрывалу и оставаться среди мужчин с открытым лицом. Когда капитан Т. постучал к ней и спросил, можно ли войти, готова ли она, ей было страшно и чуждо ответить согласием. Увидя ее в простом синем английском костюме и с распущенными до пола косами, перевитыми жемчугом, он пришел в ужас.
Поняв, как нелепо она оделась и какую улику дают ее косы, Наль не дала времени опомниться изумленному капитану и отхватила ножницами свои косы до пояса. Она уложила их вокруг головы и надвинула глубоко на лоб шляпу.
Закутав ее еще в легкий шелковый плащ сверху, капитан сказал:
— Унося отсюда дивный образ Али, мы пред ним — муж и жена, Наль. Мы оба повинуемся ему, и оба будем до конца дней верны ему. Мы уходим без него, но он с нами. Если вы идете без страха, мы победим и выполним поставленную нам задачу.
— Я не знаю страха, капитан Т. Я его не знала никогда. Я ваша жена перед дядей и Богом. И верность моя Богу — это верность дяде и вам, — спокойно ответила Наль.
Слуги вынесли их небольшие чемоданы в коляску. Лошади сразу пошли быстрой рысью, и Наль стала привыкать к темноте.
— Я ни разу не была ночью на улице, даже за воротами сада, — шепнула Наль сидевшему рядом с ней капитану, которого еле узнавала в непривычном штатском платье.
— Перейдем на английский язык, Наль. Теперь вы — жена лорда Т. Старайтесь держаться высокомерно до глупости, как вы читали в английских книгах. Вот вам густой вуаль, — и капитан помог Наль обвязать вокруг шляпы и спустить на лицо довольно плотный синий вуаль.
— Как мне это приятно, — засмеялась Наль. — Разыгрывая из себя гордую даму, я избавлюсь от назойливых разговоров.
— Не забудьте опереться на мою руку и до самого момента отхода поезда изображайте из себя великую даму-икону, для которой существует на свете три рода рабов разных социальных ступеней: я — муж и первый раб — удостаиваюсь разговора. Ваш дядя — нечто вроде секретаря — второй раб, к которому снисходят до признания его человеком. А слуга — третий раб, кому только кивают или делают жесты. Так живут всю жизнь важные дамы. Так постарайтесь прожить одну-две недели, пока не выберемся на свежий воздух и не кончится наиболее скучная часть нашей жизни.
Наль не успела ответить, экипаж подкатил к освещенному вокзалу. Лорд Т. вышел первым, подал руку своей закутанной супруге и послал секретаря взять заранее заказанные билеты. Через несколько минут подошел поезд, секретарь и слуга устроили своих господ в разных купе и прошли в другой вагон, где ехали сами.
Когда поезд тронулся, лорд осведомился и лично убедился, что его супруга устроена удобно, любезно с ней простился и сказал, что утром придет ее проведать. Все было так чуждо Наль, так незнакомо и так неудобно. Личико ее было такое растерянное, что лорд-муж спросил, уже выйдя в коридор, не нуждается ли его супруга в секретаре. Обрадовавшись возможности побыть с дядей, Наль просила его прислать немедленно. Лорд послал за ним проводника и оставался в коридоре, перекидываясь со своей супругой малозначительными фразами до тех пор, пока не явился секретарь.
— Графиня желает написать несколько писем, у нее бессонница, — сказал лорд секретарю, который низко поклонился и вошел в купе графини. Поцеловав руку жене, лорд, закрывая двери, шепнул мнимому секретарю:
— Оставайтесь до шести часов. Я займу ваше место утром, а вы отдохнете у меня в купе. Дайте Наль спать, сами дежурьте.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:13 | Сообщение # 65 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Вернувшись к себе, капитан Т. лег на диван и, приказав себе — как это делал уже много лет — проснуться в шесть часов, мгновенно заснул.
Наль спать не могла. Все ее поражало. Дядя должен был объяснить ей все устройство вагона. Он рассказал ей также про весь их путь до Петербурга и описал, как выглядит гостиница, если они остановятся в Москве.
— Не знаю, будем ли мы останавливаться там. Думаю, что нам надо мчаться во весь дух, чтобы как можно скорее быть в Лондоне, — говорил дядя-слуга.
— А как туда доедем?
— Сядем на пароход на Неве. Теперь установлено прямое водное сообщение. Через семь дней будем в Лондоне.
— Как? Семь дней будем ехать морем? — с удивлением сказала Наль.
— Да, морем. Я, к сожалению, плохо переношу море. Придется капитану Т. самому караулить на пароходе свою важную жену, — смеялся дядя. — Но мы с тобой выходим из рамок барыни и раба. А чтобы тебе свыкнуться с этой ролью, важная дама, начните свой ночной туалет. В чемодане ты найдешь легкое платье. Я посижу у окна, ты переоденься и ложись спать.
— Нет, дядя, спать немыслимо. Я могу лечь, если ты желаешь. Но ведь от мыслей лопнет голова, если я хоть половины их не додумаю до конца.
Когда через час дядя окликнул племянницу, ответа он не получил. Старик улыбнулся и принялся за чтение. На его безмятежно спокойном лице старого философа не было заметно ни малейшего волнения. Ничто, казалось, не нарушало его равновесия. Он точно таким же спокойным и трудоспособным был сейчас, как в привычной мирной обстановке своего окруженного виноградником дома, где он оставил многочисленную семью. Книга и делаемые им при шатком свете свечи заметки помогли ему не только не замечать мелькавших станций, но он с удивлением приветствовал капитана, тихо вошедшего в купе.
— Говорила, что спать не сможет, — шепотом, лукаво улыбаясь, сказал лорду Т. секретарь. — А вот и непривычная тряска, и стук колес — все молодости нипочем.
Секретарь отправился в отделение своего господина, а последний устроился на соседнем с Наль диване.
Наль все спала, по-детски подложив ручку под щеку. Капитан заботливо закрыл щелку в занавеске окна, через которую подбирался солнечный луч к волнистой головке, и снова сел на свое место. Он впервые видел Наль с закрытыми глазами. Черные длинные ресницы бросали тень на розовые щеки, прелестные губы улыбались. Эта почти детская жизнь принадлежала ему. Еще вчера он считал невозможным не только быть соединенным с Наль, но даже пройти жизнь вблизи от нее. А сегодня он едет с нею, получив ее из рук Али. Едет, чтобы жить и трудиться, свободно любя ее перед всем миром.
«Счастлив ли человек, если несет ответ за две жизни?» — думал капитан.
Отдавая ему Наль, Али сказал, что ответ капитан будет давать за две жизни, ибо Наль дитя, а он не только муж, но и первый друг-воспитатель.
«О, да, — продолжал свои мысли капитан, — выше той любви, где человек согласен дать ответ за жизнь любимого, и быть не может. Али доверил мне часть самого себя. Я должен продолжать его дело и помочь Наль раскрыть в себе все силы жизни».
— Дядя, знаешь, даже лень глаза открыть. А я хвалилась, что половину мыслей додумаю, — медленно проснувшись, сказала вдруг Наль. — И знаешь, очень странный мне снился сон. Я все время видела во сне капитана Т., а вовсе не дядю Али, как полагала. Мне казалось, что это он сидит, а не ты. И что я его жена, и что нас венчают по-европейски. Правда, смешно?
— Не очень, Наль.
Наль вскочила с дивана в полной растерянности.
— Как же это случилось, что вы здесь, а я сплю? — огорченно сказала девушка.
— Мне не хотелось будить вас, а дяде надо было отдохнуть. Не огорчайтесь. Надо привыкнуть играть роль моей жены. Не забывайте, что мы беглецы и от нашего самообладания зависит талантливо разыграть роли и спасти наши жизни. И не только наши, но и всех тех, кто помогает нам в целом ряде мест одновременно в эти минуты. Трудно вам, Наль, путешествовать в первый раз в жизни, и особенно без женской помощи. Будем вместе стараться вести себя так, чтобы нас принимали за важных и влюбленных супругов. Сейчас постарайтесь причесаться. В парикмахеры я не гожусь, хотя гример я хороший. Но критиковать вашу прическу — берусь.
— Если вы будете тихо сидеть у окна, капитан Т., я постараюсь причесать голову, как видела на модной картинке у дяди Али. Только не смотрите на меня, пока я не скажу.
— Не смотреть на ваши парикмахерские таланты до сигнала согласен. Но на модную картинку — совершенно не согласен. Вы выньте из волос все украшения и положите косы вокруг головы, как вчера.
— Как? Все, все украшения вынуть? Разве европейские женщины не носят украшений? Это очень скучно.
— Носят, Наль. Но в волосах они их носят только на балах, обедах, очень изысканно и умеренно украшаясь ими. Украшения, как шляпы и меха, имеют свое законодательство в женских модах. Иная шляпа одевается только утром, другая — после обеда, а есть шляпы, скрашивающие только коляски.
— Как же это все постичь, чтобы не сделать бестактности и не осрамить дядю Али или вас, капитан Т., — с уморительной детской серьезностью спрашивала Наль.
— Я думаю, вам, постигшей такие духовные большие задачи и не менее трудные математические истины, Наль, не будет трудно понять внешние правила условной цивилизации того нового народа, среди которого мы будем жить. Для начала снимите весь жемчуг с кос и ваши драгоценности с шеи и ушей. Они чрезмерно драгоценны для вагона. Вы, наверное, найдете, среди уложенного вам, какие-нибудь маленькие, не свешивающиеся серьги. А волосы в дороге не украшаются ничем.
— Как странно. У нас именно в дорогу и надевается все самое драгоценное.
Довольно долго капитан сидел, отвернувшись к окну, думая, как трудно будет Наль привыкать к новой жизни, на каждом шагу натыкаясь на затруднения.
— Ну, вот я готова, — услышал он за собой.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:14 | Сообщение # 66 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Наль стояла перед ним в белой блузке и синей юбке. Волосы ее были гладко причесаны на пробор и уложены вокруг головы. Казалось, этой прелестной головке было тяжело от кос, а непривычка к шпилькам заставляла Наль все время пробовать рукой, на месте ли ее косы. Сквозь тончайший батист просвечивало розовое тело рук и груди. Выражение огромных глаз было радостное, доверчивое. Ни одного облачка сомнений или сожалений о покинутом доме и любимых в нем. Ни малейшей тревоги о неизвестном будущем — ничего не было на лице Наль, кроме желания сейчас получить одобрение капитана своему внешнему виду.
Уверив ее, что все в ней не оставляет желать лучшего, капитан проводил свою жену в умывальную комнату и остался ждать ее в коридоре.
Мысли о Левушке — до сих пор его единственном близком спутнике жизни и путешествий — пробежали облаком в сердце капитана. Левушка, возвратившийся с пира. Левушка, распечатавший письмо. Левушка, впервые пускающийся в жизнь без него...
«И здесь мой ответ за две жизни», — снова подумалось капитану.
Проводив Наль из умывальной комнаты обратно в ее купе, лорд приказал проводнику позвать из своего отделения секретаря. Секретарь, человек опытный и немало путешествовавший в жизни, устроил все дела по части завтраков и обедов на весь путь. Наль не знала никакого беспокойства об этой стороне дела, все подавалось мужу и жене в их купе.
Первый день путешествия приходил к концу. Наль освоилась со своим новым бытом, и все окружающее перестало ее удивлять. Она больше не поражалась свободе обращения не закрытых покрывалами женщин с мужчинами, но выходить до полной тишины и тьмы ночи из купе она отказывалась. Без всяких приключений, сменяясь на дежурстве при ней, доехали наши путники до Москвы. Ни слова не спросила Наль, как минуют Москву, а, очутившись в новом поезде на Петербург, чувствовала себя свободно.
Часто замечал капитан напряженные мысли на ее лице, но не мешал ей решать свои вопросы одной.
В переполненном петербургском поезде им пришлось ехать всем в одном купе, чему Наль, уже успевшая несколько привыкнуть к своему открытому лицу, очень радовалась.
Она, казалось, не замечала встревоженного вида дяди в Москве, когда тот шепотом что-то говорил капитану. Она была ровна и спокойна и в Петербурге, где их встретили двое незнакомых людей и очень торопили на пароход. Пораженная великим городом, она с сожалением сказала:
— Проехать мимо всех этих красот, не заглянув даже ни в один дом. Ведь это жалость, капитан Т.
— Не зная хорошо языка народа, посмотреть бегло на его дома и галереи — это тоже жалость, Наль. Будет время, вы еще увидите так много народов и их красот, узнаете быт и сможете, если захотите, сами вплести от себя труд и красоту в их жизнь. Не спешите узнать все сразу. Сейчас помните только, что вы важная дама, моя жена. Жизнь на пароходе, с его табльдотом, вам будет труднее поезда.
Наши пассажиры вошли на пароход со вторым гудком. И только когда пароход тронулся, Наль заметила, как разошлись суровые морщины на лице капитана и как легко вздохнул дядя.
— Если бы здесь был дядя Али, — прошептала Наль капитану, — он говорил бы мне все и видел бы во мне усердного слугу-помощника своим заботам. А ему я только племянница, а не жена.
— Упрек ваш мне тяжел, Наль. Особенно тяжел потому, что и я, как Али, вижу в вас друга и помощника. Но пока мы не встретимся с Флорентийцем и не будем обвенчаны, я ничего не могу вам сказать. Даже того, куда и зачем мы едем.
— Если вы не говорите мне ничего только потому, что вы связаны словом дяде Али, — я совершенно спокойна. Я думала, что вы уже не любите своей маленькой жены, которая ничего не знает, даже не понимает, как ей вести себя на пароходе.
— Простите, граф, что я прерываю вашу беседу с женой, — подошел к капитану Т. капитан парохода, обращаясь к нему на английском языке и считая в порядке вещей, чтобы русский граф знал его язык. — Ваши места оказались врозь с вашей очаровательной женой, — кидая восхищенный взгляд на Наль и кланяясь ей, продолжал капитан парохода. — Но так как вы едете от места и до места, я могу предоставить вам самую лучшую каюту, в которую не явились пассажиры. Если вам угодно, я велю отыскать вашего секретаря и укажу ему каюту.
— Я чрезвычайно тронут вашей любезностью. Если вас не затруднит устроить нас вместе, а мое место передать моему секретарю, мы будем вам очень благодарны.
— Помилуйте, я сам предложил вам. Я буду очень счастлив служить вашей супруге и вам чем только могу во весь наш путь, — ответил, изысканно кланяясь снова Наль, капитан парохода.
— Как же мы с вами поедем вместе в одной комнате, капитан Т.? — подавляя волнение, сказала Наль.
— Ничего, друг, не беспокойтесь. Вы еще не знаете, как будете выносить качку, ваш дядя ее переносит плохо. Лучше, если качка вам будет тяжела, что братом милосердия при вас буду я, чем кто-либо чужой.
— Мне очень здесь страшно. Это гораздо хуже, чем поезд. И почему все так смотрят на меня? — тихо спрашивала Наль, стараясь скрыть смущение.
— Нельзя, немыслимо быть такой прекрасной, Наль. И я даже не могу сердиться на этих людей, которые — от матросов до капитана и от юношей до стариков — как ошалелые смотрят на вас. Если бы я был на их месте и имел бы право только исподтишка смотреть на вас, а не откровенно вами любоваться, как я это делаю сейчас, я бы вел себя точно так же. А потому не могу на них сердиться.
Наль вспыхнула, улыбнулась мужу и сказала:
— Это услышать от вас сейчас — мне большая помощь. Мне так много пришлось передумать за эти дни. У нас не такие обычаи, как ваши. У нас все иначе между мужем и женой. Я думала, что вы уже недовольны, что уехали со мной.
— Когда мы очутимся в каюте, а не здесь на ветру, вы мне все расскажете, что вы надумали. А пока укройтесь, пожалуйста, Наль, плащом да, кстати, опустите и вуаль, чтобы непривычный ветер не испортил вам кожи.
— Или непривычная ревность не испортила сердца вашему мужу, — низко кланяясь графине, сказал подошедший секретарь. — Ваши каюты готовы, лорд, и даже украшены цветами, по приказанию капитана. Кроме того, ваши друзья из К. успели прислать графине два сундука с бельем и платьем, которые тоже уже стоят в каюте.
Капитан парохода, человек лет сорока, хороших манер и, очевидно, доброго характера, сам шел уже навстречу обратившей на себя всеобщее внимание чете и проводил их до каюты.
— Вот так красавец мужчина, — сказала своей подруге разряженная дама.
— Всю жизнь прожил — подобной живой красавицы-женщины и представить себе не мог, — говорил приятелю ловелас с моноклем в глазу и тросточкой в руках.
— Ну вот, придумали, — возразила дама. — Муж — это да! Это мужчина! И где только мог вырасти такой красавец. А жена — смазливенькая, каких много.
— Это возмутительно, что вы говорите. Рост, пропорциональность, крошечные ручки и ножки, белизна — ну а уж глаза — это небо, — продолжал франт.
Тем временем, как только пароход вышел в открытое море, Наль почувствовала себя плохо.
— Немедленно ложитесь в постель, — сказал граф, на руках внося Наль в каюту. Он позвонил горничной. — Вам сейчас помогут лечь. Примите эти пилюли. Не волнуйтесь. До больших неприятностей дело не дойдет. Но вряд ли вам придется побеждать сердца за табльдотом. Думаю, самое большее, вы доконаете капитана, сидя в кресле на палубе в тихие дни.
— Не смейтесь надо мной, капитан Т. Мне так горько, что вы не посмотрели еще на меня ни разу.
— Напротив, Наль, я все ловил себя на том, что только и делал, что смотрел и думал о вас. А, видит Бог, было еще много, о чем думать.
— Неужели вы уйдете в этот ужасный табльдот и оставите меня одну?
— Нет, конечно. Я сейчас поищу в вашем сундуке, там, наверное, найдется какой-либо очаровательный халат. Вы снимете свое платье и будете лежать, изображая загадочную принцессу, скрываемую в каюте Синей бороды. Но прежде всего я велю принести апельсинов, а вот вам в помощь идет девушка.
— О, только девушку не надо. Апельсин я очень хочу. Ванну и постель очень хочу. Но раздеваться и одеваться я дала себе слово всегда сама. Я вижу, как это плохо — быть приученной иметь семь нянек.
Капитан отправил девушку за фруктами, открыл сундук и, к восхищению Наль, достал ей прелестный теплый халат. Бедняжка страдала от северного лета и ветра. Как ни помогали ей лекарства, но все же ей пришлось пролежать все путешествие, изредка сидя в кресле на палубе в солнечные дни.
— Если бы вас не было со мною, я бы умерла от этих дождей и туманов. Это хуже тюрьмы. Но так как вы здесь, то все мне кажется уютным, даже этот шум ливня, — говорила Наль графу.
Капитан сидел возле Наль, держа ее ручки в своих и стараясь помочь ей переносить тяжелую качку.
— Мы встретим в Лондоне одного друга дяди Али, Флорентийца, — сказал однажды капитан.
— Флорентийца? Это что? Его имя?
— Так его все зовут, а имени его ни я и никто не знает. Когда вы увидите его, Наль, вы поймете, что такое красота.
— Это очень странно. Дядя Али — красавец. Али Махмед — красавец, еще лучше. Вы, — зарделась Наль, — всех лучше. Разве можно быть красивее вас?
— Я спрошу вас об этом в Лондоне, — засмеялся граф, — после свидания с Флорентийцем.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:14 | Сообщение # 67 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Наконец мучениям Наль настал конец. В одно прохладное, туманное утро пароход подходил к пристани, доставив в Лондон совсем больную Наль, измученных секретаря и слугу и совершенно здорового графа Т. Загар на его лице от постоянного сидения в каюте с больной, болезнь которой выражалась в такой слабости, что к концу путешествия она уже не могла вставать, почти сошел. Отчего лицо его, блондина с вьющимися светлыми волосами и темными, очень красивыми дугами бровей, много выиграло.
Поручив вещи носильщикам и уговорив секретаря побыть со слугою на пароходе, пока он за ними не вернется вторично, граф подошел к самому парапету, пристально вглядываясь в ожидавшую на берегу толпу. Сначала на его лице, кроме напряжения и разочарования, ничего не выражалось. Но когда половина пассажиров уже сошла, внезапно лицо его просияло и, обменявшись с кем-то приветственным жестом, он быстро прошел в свою каюту.
Поместив в ней своих секретаря и слугу, граф пошел проститься с капитаном и попросил разрешения оставить на четверть часа в своей каюте больного секретаря со слугой, пока он не посадит в кеб жену и не вернется вторично за своими спутниками, столь ослабевшими, что без его помощи они не смогут добраться до гостиницы.
Получив не только разрешение, но и полное сочувствие и предложение всякой помощи, граф укутал жену в плащ и понес ее на руках на берег.
— Привет тебе, Николай. Я очень рад, что вовремя поспел. Но, как ни спешил, тебе все же пришлось ждать меня, — услышала Наль английскую речь очень приятного, нежного по тембру, довольно низкого голоса.
— Поверьте, я ждал бы до самого конца разгрузки парохода, раз вы приказали мне ждать вас здесь.
— Это по-твоему! Во всем, всегда и везде можно быть уверенным, что ты выполнишь точно, раз приняв приказ, — снова сказал тот же голос. — Не тревожься о Наль, дай мне ее на руки и веди своих инвалидов. Видишь у сквера зеленую карету? Веди их прямо к ней.
Наль почувствовала, как другие сильные руки приподняли ее. Ей показалось, что фигура взявшего ее много выше Николая, как назвал незнакомец ее мужа. Ей хотелось сначала протестовать, сказать, что она вовсе уж не так слаба, чтобы переходить с одних рук на другие. Но, едва коснулись ее руки незнакомца, неизъяснимое счастье, почти блаженство охватило ее.
— Отец, — невольно прошептала Наль. И — точно подслушал незнакомец шепот ее уст и сердца — еще нежнее охватили ее сильные руки. Точно как в детстве, спасаясь от глупых строгостей тетки на руках дяди Али, Наль почувствовала себя в верной защите. Ей теперь даже не надо было видеть того, к чьему сердцу она так доверчиво приникла, — она чувствовала себя слитой с ним еще крепче, чем с дядей Али.
Николай вернулся со своими спутниками, все разместились в экипаже и тронулись по серым и однообразным улицам, заполненным дымом и туманом. Ехали довольно долго, пока не выбрались на красивую, широкую улицу и остановились у подъезда двухэтажного особняка, окруженного садом с цветниками.
— Доверь мне донести твое сокровище до комнат, назначенных тебе и ей, — обратился Флорентиец к Николаю. — А ты проводи своих друзей в две комнаты внизу, с левой стороны. И дай им немедленно лекарство, ты знаешь, какое и как. Часа три-четыре они проспят и тогда смогут кушать. Сам же, уложив их, приходи наверх. Услышишь наши голоса — на них и иди.
Легко, как будто бы Наль была куклой, вышел Флорентиец из экипажа, сказав что-то на непонятном ей языке кому-то, очевидно, слуге, и пошел вверх по лестнице.
Наль было стыдно, что ее несут как дитя. Ей было неловко обременять кого-то собой, и вместе с тем чувство необычайного счастья, радости и впервые познанной любви к отцу заставляло ее сожалеть, что лестница не бесконечна, что уже пройдена одна площадка и скоро будет комната, где ее поставят на ноги.
Положив ее на диван, Флорентиец, смеясь, снял с ее головы часть плаща и ласково сказал:
— Теперь посмотри на того, кого ты в мыслях уже признала отцом. Быть может, взглянув, ты не захочешь выговорить это слово? Или сердце твое угадало раньше уст?
— О, как вы прекрасны, отец. Аллах, Аллах, как вы сияете! — прикрывая глаза рукой, сказала Наль. — О, отец, теперь я не смогу больше жить без вас! Позвольте мне поцеловать ваши руки. Мне кажется, первый раз в жизни я понимаю, что такое счастье. Здесь, подле вас, ничего не надо. Только бы исполнять вашу волю.
Наль соскользнула с дивана на ковер и приникла к рукам Флорентийца, сидевшего на низкой табуретке у ее изголовья.
— Встань, дитя, мы с тобой будем долго вместе. И я рад ответить полною любовью на твой зов. Будь моею дочерью, как твой муж, Николай, уже давно мой сын. И, называя меня отцом, ты только берешь то, на что имеешь право. Вот съешь эту конфетку, и через час ты будешь бегать не хуже, чем в саду дяди Али. Можешь ли объяснить мне и себе ясно: почему, будучи воспитана Али, обожая его, любимая им, ты назвала меня отцом и заявила свое право на это, прикоснувшись ко мне? Его же ты ни разу не назвала отцом.
— Это очень странно, отец. Действительно, все, что до сих пор я имела в жизни, — все от дяди Али. Все через него. Все — его заботами и даже борьбой и подвигом. Все, все, — зардевшись, говорила Наль, — и... капитан Т., которого ты зовешь Николай, и даже встреча с тобой, отец, — все только от него, дяди Али.
Но выразить вряд ли смогу, почему к дяде Али моя любовь была не то что со страхом смешана... Но он так силен. Так для меня недосягаемо высок, что почувствовать себя с ним так просто, как с тобой, я никогда не могла. Я все чувствовала, что между мною и им стоит огромная гора света, и проникнуть за нее я не могла. А увидела тебя, отец, и, даже еще не видя, уже почувствовала, как мне просто, как легко с тобой. Если теперь ты меня оставишь — я жить уже не смогу. Даже любовь Николая, если бы он любил меня, — горько вздохнула Наль, — меня не удержала бы на земле без тебя.
— Если бы Николай любил тебя, дочь? Что это значит? В чем ты сомневаешься?
— Нет, отец, я ни в чем не сомневаюсь. Если дядя Али послал меня сюда — значит, здесь и есть моя жизнь и судьба. Я встретила тебя и теперь понимаю, что дядя послал меня к тебе. Он только сказал, что мы с Николаем — муж и жена. Но, видно, иначе он отослать меня к тебе не мог.
— Но кто сказал тебе, что брак ваш не состоится? Что Николай тебя не любит?
— Никто не говорил. Только видишь, как я стала невестой, и перед брачным пиром тетка все время объясняла мне, как муж обращается с женой, если он ее любит. Но...
— Смейся, дитя, над всеми предрассудками мира, а особенно над теми утлыми понятиями, что вынесла ты из гаремной жизни. Немного времени пройдет, и ты поймешь всю силу любви и преданности Николая к тебе. Целую вереницу жертв Николай тебе принес, и ты их узнаешь. Будь с ним так же проста и честна, как сейчас со мной. И ты поможешь и мне, и дяде Али. А помощь твоя и Николая нам, прежде всего, заключается в той новой, освобожденной семье, которую вы оба должны создать. Ну, вот и муж твой. Сюда, Николай.
Приподняв портьеру, на пороге показался Николай.
— Ну конечно, я не сомневался, что Наль будет сразу поднята на ноги вашим волшебным присутствием, Флорентиец. Она так сияет, что мне не о чем спрашивать.
— Отец приказал мне звать вас Николаем. Мне хотелось бы назвать вас как-то иначе, как зовет вас Левушка. Но я буду звать вас так, как зовет отец, в честь его, в постоянную память о нем. У меня в ушах будут звенеть два голоса — его и мой собственный — каждый раз, когда я буду произносить: «Николай».
Флорентиец засмеялся, а на лице Николая выразилось удивление.
— Все это хорошо, дочь моя, у нас времени впереди много, мы еще обо всем поговорим. А сейчас тебе надо идти в ванную. Надо одеться к лицу и сойти вниз завтракать. Я приготовил тебе девушку-горничную. Она этой профессией никогда раньше не занималась, но жизнь ее затрепала. У нее старушка мать и мальчик брат, которого надо учить. Найти же в Лондоне кусок хлеба, чтобы содержать двух человек одной женщине, — почти немыслимо. Я взял ее к себе, имея в виду куда-либо пристроить. Теперь, я думаю, лучше, чем к тебе, ее и не пристроишь. Она знает языки, знает обычаи этикета, у нее много вкуса. Она будет тебе полезна. Я ее сейчас приведу.
Флорентиец скрылся так быстро, что Наль ничего ответить не успела. Тут вошел к Николаю один из слуг хозяина дома, прося указаний, как разместить привезенные с пристани вещи.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:15 | Сообщение # 68 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Спустившись с лестницы, Флорентиец вошел в чудесную комнату с балконом, обитую зелеными шелковыми обоями и обставленную немногими старинными вещами. Шкафы с книгами и письменный стол были из светлого, золотистого дерева с инкрустацией из черепахи. Пройдя комнату, он вышел на балкон и позвал:
— Дория, пройди ко мне сейчас же.
В саду послышались поспешные шаги, и на дорожке к дому показалась высокая женская фигура. Женщина прошла через балкон в комнату Флорентийца.
— Садись, Дория. Ты просила меня помочь тебе. Ты сама знаешь, как радостно, как много Ананда для тебя сделал и как ты, дав обет беспристрастия и отказа от зависти, увязла в чувстве горечи. Знаешь, как тяжела теперь для тебя жизнь, ставящая тебя все время в положение существа зависимого, второстепенного. На каждом шагу жизнь выбивает из тебя все крючки зависти и ревности.
— Да, жизнь была мне тяжела, когда я лишилась моего руководителя Ананды. Я страдала и до сих пор страдаю от сознания, как я ударила его своими стрелами страсти и зависти, моего милосердного поручителя. Но в вашем доме жизнь — более чем счастье. Мое сердце чисто. В нем теперь нет ни зависти, ни пристрастия, ни осуждения людям, я жду только, когда поверите вы до конца моей верности и укажете труд, который дать обещали. Я должна доказать в нем вам свое новое понимание счастья жить, служа вам и этим снять с Ананды ответ за себя.
— Уверена ли ты, что всякий труд, который я укажу тебе, понесешь радостно? В тебе не проснутся вновь гордость и унижение? Или еще раз зависть и ревность к чужой блестящей жизни?
— Я уверена. Уверена не в себе, не в своих качествах. Я уверена в истинной любви к человеку, проснувшейся во мне.
— Если бы я сказал тебе стать слугой у юной, прекрасной как мечта женщины? Служить ей горничной, нянькой, потому что она неопытна, как дитя. Быть ей незаметно наставницей в манерах и одежде, потому что она азиатка и не знает не только света, но и не видела вовсе европейской жизни. Как отнеслась бы ты к такому труду?
— Служа ей, я служила бы вам. Служа вам, я искупила бы грех перед Анандой и вернулась бы к нему.
Долго, долго смотрел на Дорию Флорентиец. Так долго, что у женщины участилось дыхание. Точно до самого дна проникал его взгляд и читал в ней не только ее теперешнее состояние, но и всю будущую ее жизнь и возможности. Наконец он встал, улыбнулся и сказал ей:
— Слово твое сейчас — твоя подпись в веках. Я даю тебе свою подпись под твоим новым обещанием. Дитя, за которым я поручаю тебе уход, — не только моя, но и многих надежда. Я не знаю, как великодушна будет она вначале к тебе и будет ли вообще.
— Я буду великодушна к ней. Благословите меня, Флорентиец, я думаю, что больше не поскользнусь, под какой бы личиной ни стремилось проникнуть ко мне зло.
Дория опустилась на колени, прижала к губам дивную руку Флорентийца, который положил ей на голову свою вторую руку.
— Пойдем, она ждет, — сказал Флорентиец, поднимая Дорию.
Дория отерла влажные глаза и казалась удивленной.
— Да, это здесь, в моем доме, и тебе никуда уезжать не надо.
— Какое счастье — радостно воскликнула Дория.
Флорентиец направился к выходу и, оглянувшись в дверях, сказал ей улыбаясь:
— Привыкай к роли слуги-горничной и учись ходить позади своих госпожи и господина.
Войдя к Наль, он подвел к ней Дорию и сказал:
— Вот горничная, что я тебе обещал, дочь. Ее зовут Дория.
— О, какое красивое имя, не менее красивое, чем вы сами, — подымаясь с дивана и положив руку на плечо Дории, сказала Наль.
Дория поднесла к губам руку своей новой хозяйки и сказала, что будет стараться служить ей всей верностью как только сумеет.
— О, Дория, как огорчили вы меня. Зачем вы поцеловали мне руку? Я возвращаю вам поцелуй, — и, раньше чем кто-либо успел опомниться, Наль поцеловала руку сконфуженной Дории.
— Я не знаю света, Дория. Но дядя Али научил меня понимать, что нет в жизни слуг и господ, а есть люди, цвет крови которых одинаково красен. Не слугой вы будете мне, но другом, наставницей в тысяче новых для меня вещей, которых я не знаю. Отец, я уже успела осмотреть комнаты, что вы назначили мне. Куда мне столько комнат? Можно Дории жить в прелестной угловой комнате, выходящей в сад? Я бы так хотела, чтобы ей было легко и весело со мною.
— Ты маленькая хозяйка и своих комнат и Дории. Поступай как хочешь. Боюсь, что своим восточным очарованием ты не только меня с Николаем, но и весь дом скоро заберешь в плен, — шутил Флорентиец. — Но времени теперь не теряй. Украшайся и сходи завтракать по звуку гонга. Он дается за четверть часа до каждой еды.
С этими словами хозяин дома ушел, уводя с собой Николая.
— Дория, друг. Я совсем ничего не умею делать и не знаю, что в этих сундуках. Они открыты, но что выбрать, чтобы нарядно и подходяще к случаю одеться по вашим требованиям, я не понимаю.
— Не беспокойтесь, графиня, ванна уже готова, я усажу вас в нее и вернусь выбрать подходящие туалеты. Вы наденете тот из них, что вам понравится больше. Если же не понравится ни один, вы примиритесь с ним пока, а потом мы поедем в город и купим все, что будет нужно.
— Дория, у нас не принято, чтобы девушки звали свою хозяйку иначе как по имени. Прошу вас, когда мы одни, зовите меня Наль, как делается в нашей стране. Если же по требованию здешних приличий надо меня величать, то величайте только на людях.
По выходе из ванны, освеженная, прекрасная, точно весенний цветок, Наль с восторгом ребенка рассматривала приготовленные ей Дорией три платья.
— Эти все годны для завтрака, — сказала горничная, усаживая свою госпожу перед большим зеркалом. — Господи, как вы прекрасны, — сказала она, распуская ее роскошные волосы.
Кто-то постучал в дверь, и подошедшей Дории восточный слуга сунул в руки узелок, завязанный в чудесный персидский шелковый платок.
— Для Наль, — сказал он и ушел.
Наль развернула узелок, и оттуда выпали две косы, перевитые жемчугом, с драгоценными накосниками на концах, отрезанные ею в комнате капитана Т. в день бегства из К. Там же было и роскошное покрывало.
— Что это? Это точь-в-точь ваши вьющиеся волосы.
— Они самые и есть. На них не лезла шляпа, да и уличили бы меня своей длиной. Даже у нас, где много хороших волос, мои косы до полу всех удивляли. Вот я их и отрезала, — спокойно беря косы, ответила Наль.
— И вам не жаль было лишить себя такой исключительной красоты?
— Ах, Дория. Красота — это так растяжимо. До сегодняшнего дня я думала, что мой муж красивее всех на свете. А сегодня поняла, что красота может быть еще и божественно прекрасна.
— Да, — засмеялась Дория, — я согласна, что вы божественно прекрасны и никакая богиня Олимпа вам не страшна. Но разрешите мне причесать вас по моде, а то мы все гонги пропустим.
Уложив волосы большим узлом на затылке, спустив по бокам небольшие локоны вьющихся волос Наль, Дория укрепила в волосах большой гребень из желтой черепахи, отысканный в вещах, и такие же шпильки, отделанные мелкими бриллиантами. Наль стала выбирать платья.
— У нас надевают много халатов один на другой. По вашему обычаю, нельзя надеть их все три вместе? Они так прекрасны.
— Нет, никак нельзя, — смеясь, разводила руками Дория. — Надо решиться на какое-нибудь одно.
— Как жаль, — так серьезно сказала Наль, что Дория снова покатилась со смеху. Наль вторила ей и наконец надела золотистого мягкого шелка платье, отделанное у шеи и рукавов кружевом. Тонкая, высокая шея, выходящая из едва открытого ворота, короткие рукава — все изменяло Наль до неузнаваемости.
— Я вижу, вернее, слышу, что вы превесело одеваетесь. Можно войти?
— Ах, нет, никак! — закрывая обнаженную шею руками и ища, чем бы прикрыть голые руки и фигуру в обтянутом платье, вскрикнула Наль, узнав голос Николая.
— Как нельзя? Да ведь вы совершенно готовы, — входя, удивился Николай, видя свою жену в полном туалете.
Наль, закрывая все так же шею, с полными слез глазами стояла перед ним.
— Что случилось, Наль? Кто вас обидел? В чем дело? Я только что хотел сказать вам, как вы необычайно хороши в этом платье, но ваши слезы расстроили меня, я даже забыл, с чем пришел.
— Ну, уж я понял, что без меня здесь не обойдется. И чтобы первый завтрак прошел весело, явился сам вести тебя в столовую, дочь моя, — появляясь во фраке и открытом белом жилете, блистая красою, сказал Флорентиец. — Тебе неудобно и неловко в доме отца, каким ты меня признала, в обществе мужа, которого любишь, быть с открытой шеей и руками? Это предрассудок, дитя. Брось его. К чистой женщине, к ее чистым мыслям не могут прилипнуть ничьи грязные взгляды и мысли. Тебе придется бывать в большой толпе с открытыми плечами. Привыкай и помни одно: атмосфера чистоты несносна злу. Оно бежит от нее. Надо в себе иметь что-либо злое, чтобы зло могло тебя коснуться.
Он взял из рук Николая футляр, открыл его и вынул два крупных камня грушевидной формы, зеленый и бриллиант на тонкой цепочке из этих же мелких камней.
— Позволь мне надеть тебе на шею эти камни. Белый дарит тебе твой дядя Али — камень силы. Зеленый даю тебе я — камень такта и обаяния, камень чистоты и умения приспособиться ко всем обстоятельствам жизни.
Он надел на шею Наль цепочку, и камни заиграли на белых кружевах. Наль подняла свои огромные глаза и головку со слезами в глазах и улыбкой на устах. Рядом с величественной, громадной фигурой Флорентийца, на прекрасном лице которого лежал безмятежный мир, она была похожа на ребенка.
— Возьми мою руку, как тебя обучил этому Николай, и пойдем в мою комнату. Там ты встретишь двух моих друзей. Не растеряйся, если они поцелуют тебе руку. Если количество блюд будет тебя смущать за завтраком или ты не будешь знать, как их есть, посмотри, что делаю я или Николай — мы постараемся оба показывать тебе все фокусы моды и этикета, называемые воспитанием, так, чтобы кроме тебя одной этого никто не замечал. Пользуясь правом хозяина дома, я буду тебе накладывать первые блюда сам. А затем, когда ты поймешь, как это делается по здешним требованиям, ты сама захочешь рискнуть и сделаешь это для меня и мужа.
Сойдя с лестницы, Флорентиец ввел Наль в свою зеленую комнату.
— Как прекрасно здесь! Какой балкон! Сколько книг, почти столько, как у Николая.
— Гораздо больше. Здесь, подальше, есть одна из лучших библиотек, какую можно встретить в частном доме, Наль, — сказал Николай жене.
Раздался стук в дверь, и один за другим вошли в комнату двое мужчин, которых хозяин приветствовал очень сердечно и, взяв их обоих под руки, подвел к Наль.
— Позволь тебе представить, Наль, моих двух друзей. Это — лорд Мильдрей, а это просто индус, студент оксфордского университета, Сандра Сатананда. Для тебя — просто Сандра. Он еще мальчишка и, наверное, будет играть с тобой в куклы. Моя дочь, — закончил Флорентиец.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:16 | Сообщение # 69 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Лорд Мильдрей, человек на вид лет под тридцать, плотный, серьезный, с большими, добрыми и проницательными глазами, приветливо улыбался. Низко кланяясь, он почтительно поцеловал руку Наль, подал ей две розы и молча отошел. Он был, видимо, поражен и красотой Наль, и тем, что у Флорентийца оказалась дочь, о чем он раньше не знал.
Сандра, смуглый, с живыми, блестящими, черными как уголь глазами, напомнившими Наль об Али, не мог сдержать смеха при упоминании о куклах. И зубы его, белые на смуглом лице, сверкали, точно мраморные.
— Простите, графиня, но ваш отец заставил меня сразу выскочить из всех рамок установленных приличий, которым меня так долго и терпеливо обучает мой друг, лорд Мильдрей. Будьте великодушны к оксфордскому отшельнику, не так давно приехавшему из Индии, и для первого раза — простите. — И Сандра поцеловал протянутую руку так сердечно, что Наль почувствовала себя с ним очень просто.
Гонг ударил вторично, Флорентиец подошел к Наль и повел ее к столу. Стараясь как можно увереннее идти, Наль не могла скрыть удивления, когда вошли в столовую, где высокие стены и потолок были из резного, темного дерева. Флорентиец подвел Наль к длинному столу, где стояли приборы только на одном конце стола, и посадил ее на место хозяйки, на узкой стороне стола. Поклонившись Наль, он занял место по правую ее руку, по левую руку сел Николай, рядом с ним лорд Мильдрей, а Сандра возле Флорентийца.
В первый раз в жизни не только без покрывала в обществе мужчин, но еще с открытой шеей и руками, Наль чувствовала себя совсем расстроенной. И только сознание, что рядом с ней ее верные защитники, которым она вручила добровольно свою судьбу, помогло ей наблюдать, что и как они делали, и учиться жить по-европейски. Она старалась забыть о себе и думать только о них, как бы скорее перенять все и облегчить их заботы о ней.
— Ну, Сандра, как идут твои уроки воспитания? — услышала она голос Флорентийца.
— Из рук вон плохо, — сверкая снова всеми зубами, весело смеясь ответил индус.
— Неужели все еще бегаешь по улицам, шагаешь через три ступеньки по лестницам и не помнишь, из какой рюмки надо пить какое вино?
— О, много хуже, лорд Бенедикт, — ответил Сандра, удивив немало Наль таким обращением к Флорентийцу.
Она с удивлением взглянула на Николая, говорившего ей так недавно, что у Флорентийца иного имени нет. В глазах Николая засветился юмор, но ответа на ее немой вопрос он никакого не дал.
— Мои таланты к усвоению внешней галантности приводят в отчаяние моего доброго наставника. Куда бы он меня ни ввел, в том доме я непременно оскандалюсь и уже вторично не рискую и являться, что немало печалит меня, — со вздохом признался Сандра.
— Зато таланты моего молодого друга в науке настолько поразительны, — вмешался лорд Мильдрей, — что он сразу перепрыгнул через два курса и сдал недавно работу, которую весь профессорский синклит счел гениальным произведением.
— Я вам многим обязан, граф, — сказал Сандра, обращаясь к Николаю. — Обе ваши книги, изданные вами под именем капитана Т., как и последняя ваша брошюра о технике и математике, в связи с движением механики по неизбежным законам математики, дали моей теме такой основательный фундамент, что мне стыдно принимать одному похвалы за свою работу. В предисловии я упоминаю об источнике моего вдохновения, то есть о вас.
Удивление Наль возрастало непомерно. Легкое прикосновение руки Флорентийца вернуло ее на землю.
— После завтрака я расскажу тебе, Наль, об одном моем молодом друге, имя которого Левушка. И объясню, чем ты мне сейчас его напомнила, — тихо сказал Флорентиец Наль, пока между Николаем и Сандрой шел ученый разговор.
Воспользовавшись минутным молчанием, Флорентиец спросил Сандру:
— Все же ты мне не объяснил, за что тебя не впускают вторично в приличные дома.
— Ах, лорд Бенедикт, это целая трагедия. Только что лорд Мильдрей толковал мне, как надо кланяться дамам издали. Идти за ними надо осторожно, чтобы не оборвать оборок на их шлейфах и т. д. Я все это учел как следует, довел свою даму до места и подал ей чашку чая. Начал я с нею, по моему суждению, самый светский разговор, как тетка нашла его мало приличным, подсела к нам, чтобы направить нас на самые модные темы, и ввернула под мои ноги свой несносный шлейф. Ну, конечно, когда я встал с места, ее юбка отскочила от пояса, это было так смешно, что я и многие другие рассмеялись. Виноват ли я, что вся техника ее платья заключалась в булавках у пояса?
— Он, видите ли, лорд Бенедикт, завел с дочерью разговор о курицах и телятах, — снова вмешался лорд Мильдрей. — Ну, сами понимаете...
Звонкий смех Наль утонул в общем смехе.
Вставая из-за стола, Наль несколько раз попробовала, крепко ли сидит на месте ее юбка, чем насмешила все подмечавшего Николая. Перейдя в гостиную, которой Наль еще не видала, она удивилась тому, что золотистые обои, мебель и портьеры с коричневыми кистями и мелким бордюром из белых лилий были почти одного тона с ее платьем.
Флорентиец предложил Наль самой подать всем гостям маленькие чашечки кофе. Наль сделала это с такой особенной грацией и изяществом, что Сандра воскликнул:
— Клянусь всеми богами Востока, что, если бы лорд Бенедикт не поразил меня сегодня, познакомив с вами как с его дочерью, я готов был бы присягнуть, что вы приехали с Востока.
— Я тебя еще больше удивлю сейчас, — поглядев серьезно на Наль, сказал Флорентиец. — Завтра моя дочь выходит замуж. Обряд венчания должен совершиться без всяких пышностей, толпы и оповещения. Ты говорил мне, что у тебя завелся поклонник твоей мудрости — пастор. Не может ли он совершить обряд, ни о чем нас не расспрашивая, не требуя оглашения?
— Помилосердствуйте, лорд Бенедикт, когда же я вам говорил, что он поклонник моей мудрости? Он просто мой большой приятель, прощающий мне мои погрешности в этикете. Человек он исключительно честный и добрый и рад всем услужить. Я немедленно к нему отправлюсь и сообщу вам его ответ.
Проглотив кофе, Сандра встал, чтобы исполнить желание хозяина.
— Для ускорения дела садись в мой экипаж и, если сможешь, привези пастора сюда. Здесь он увидит сам жениха и невесту...
— И не устоит против чар невесты, — смеясь, перебил Флорентийца Сандра. — Еду, ручаюсь, что привезу пастора.
Отдав общий поклон, Сандра вышел.
— Вы не откажетесь, лорд Мильдрей, быть свидетелем на свадьбе моей дочери? — спросил второго гостя Флорентиец.
— Сочту большим счастьем присутствовать при соединении двух людей такой красоты. Я думаю, что, если бы я мог прожить еще десять жизней, второй такой свадьбы я уж не увидал бы, — ответил лорд Мильдрей.
— Вы совсем переконфузили Наль, — рассмеялся хозяин.
Лицо Наль было задумчиво, даже немного печально. Казалось, она даже не слышала, о чем говорили вокруг.
— Отец, я хотела бы написать дяде Али. Письмо мое, конечно, не поспеет до завтра к нему. Но все же я хотела бы ему написать.
— Другими словами, ты желаешь нас покинуть до приезда пастора. Ну что же, как нам ни приятно твое очаровательное общество, уж так и быть, мы перенесем часа два-три разлуки. Ты можешь не торопиться, пастор живет в другом конце Лондона, и одной езды к нему минут сорок.
С этими словами Флорентиец проводил Наль до двери, открыл ее перед ней, кланяясь и улыбаясь ей.
Вернувшись к себе и застав Дорию за разборкой сундуков, Наль была удивлена количеством помещавшихся там вещей. Но на этот раз, едва взглянув на ряд красивых платьев, она перешла в свой будуар и, плотно закрыв дверь, села за письмо Али.
«Мой дорогой дядя Али. Сейчас я живу в Лондоне, в доме человека, которого никогда не знала и не видела, и в моей жизни совершаются чудеса одно за другим.
Сейчас я расскажу тебе, мой любимый дядя, о первом и самом великом чуде, совершившемся сегодня. Я знаю, что не найду точных слов, чтобы его выразить. Но также знаю, с раннего детства знаю, что, если только я всем сердцем тебя зову, ты тотчас же отвечаешь мне. Ах, вот и сейчас так ясно вижу твои черные глаза, добрые, благословляющие. Их лучи точно проникают в меня, согревают. И теперь я знаю, что найду нужные слова, — ты поймешь все, что мне необходимо тебе сказать.
Дядя, как могло случиться, что, выращенная, воспитанная, скажу прямо — созданная тобой, я ни разу не назвала тебя отцом? Ты и я — это для меня как бы одна плоть, один дух. Я всегда, везде, во всем точно где-то сбоку возле тебя. Я — часть тебя. Меня немыслимо оторвать, потому что сердце мое вросло в твое, а образ твой — он как бы сверкает у меня между глаз, я как бы ощущаю его вросшим в мой лоб.
Отец ли ты мне после этого? Отец. А между тем, имея все в жизни от тебя, через тебя, все — от детства и защиты в нем до любви и мужа, — я никогда не сказала тебе этого слова. А здесь, сегодня, неведомый мне доселе твой друг Флорентиец взял меня на руки — и сердце мое утонуло в блаженстве и сказало: “Отец”.
Когда я увидела его, мои уста повторили это слово и выдали еще одну тайну, скрытую в сердце: что жить без него, того, кому я сказала “отец”, я уже больше не смогу.
Тебя нет со мной, но как я ясно сейчас вижу тебя в твоем саду, точно я рядом с тобою, и я живу. Я уехала от тебя, дядя, не без скорби и тревог, хотя сила твоя — я ее чувствую — трепещет во мне так же, как жила и трепетала при тебе и с первых минут разлуки с тобой. Я уехала за мужем, которого ты мне дал. Я все это время дышала, жила, любила. Но теперь, если бы жизнь повернулась так, что из нее для меня исчез бы тот, кому я сказала “отец”, — я бы уже жить не могла. Разве только подле тебя, дядя, тою силой, что лилась и льется сейчас в меня от тебя. У меня такое чувство, точно я тебя обокрала. Точно я взяла у тебя кусок жизни, врезалась в нее, а возвращаю тебе часть любви, а не всю любовь до конца.
Но ведь на самом деле это не так, дядя Али. Ты для меня — все, вся суть жизни. Если бы ушел из жизни Ты, я ушла бы не от тоски, а как часть тебя, хотела бы или не хотела бы я этого, выбирала бы или не выбирала бы я себе такую долю.
Главное в моей теперешней жизни — это он. Тот, кому я сказала “отец”. Не знаю, поймешь ли ты меня, я так путано выражаюсь. В нем, в отце, светит такое обаяние, такой радостью веет от него, точно какой-то путь из света тянется за ним и перед ним. И мне не надо закрывать глаза рукой и говорить, как тебе: “Дядя Али, убери свой свет, он меня слепит”. Его свет я не только выношу — он мне несет блаженство. От твоей силы я падала, точно разбитая, а его сила — мне уверенность в защите. Но и это еще не все, мой друг, мой обожаемый дядя Али. Ты дал мне мужа, того, кого я после тебя любила всего больше. Я ехала легко, я думала, что им тоже любима. Если и не так любима, как любят женщин у нас, то все же любима. Но этого, дядя, нет. Отец сказал сейчас, что завтра будет наша свадьба. А я не плачу только потому, что помню, как, расставаясь со мною, ты мне сказал: “Там твой путь”.
Сила твоя — о, как я ясно вижу тебя сейчас, как ласково ты улыбаешься мне, — вошла в меня. Я маленькая женщина, я ничего еще не знаю, но сила твоя, верность твоя живут во мне и будут жить до смерти. Ты пойми, дядя Али, мой дядя-создатель. Я не протестую, но я чувствую себя навязанной мужу.
Отец сказал, что помощь моя тебе, ему и многим будет заключаться в той новой, освобожденной семье, что я и Николай должны создать. Я знаю, что такое закрепощение в предрассудках. Знаю уродливую семью, где выросла сама. Думаю, что знаю, как должны создаваться радостные, гармоничные семьи. Но для этого нужны двое. Для этого нужна любовь обоюдная. А Николай меня не любит. Он не только не прижал меня к сердцу ни разу, он даже не поцеловал меня, не обнял, не приласкал. Он точно боится меня и говорит мне: “Вы”. О, дядя, вдохни в меня уверенность. Моя верность тебе и данному тобой завету поколебаться не может: она живет в тебе, я ее там беру, я часть тебя. Но что толку держать верность в сердце и не уметь действовать каждый день именно так, как надо...
Я знаю теперь, я поняла все, что ты сейчас мне говоришь, дядя, дядя, я услышала все, что ты сказал! Какое счастье, что я теперь понимаю, что ты послал меня к отцу сюда! Да, да, теперь я буду знать, как мне завоевать любовь мужа, как мне создать семью. Он — отец — научит меня, и ты об этом знал. О, это снимает бремя с моей души. Я не могу вообще выносить ни в чем компромисса или двойственности. Меня так мучило, что ты можешь подумать, будто где-то, краешком сердца, я изменила тебе.
Я ношу в своем сердце скорбь о горе Али Махмеда. Но, видит Аллах, я ему ничем и никогда не подала надежды. Напротив, я ему доверила тайну моей любви к капитану Т. Он ей не верил и шутил, называя его принцем из сказки. До свидания, дядя. Я снова твоя счастливая Наль. Я уже не буду горевать, я буду стараться действовать просто. Теперь, когда я вдруг увидела тебя, услышала твои слова, я знаю, как, где и у кого спрашивать совета, если отец не сможет мне его дать. И мне легко, я знаю, как тебя позвать. Я буду садиться за письмо к тебе — и увижу тебя в твоем саду, а потому буду всегда твоей счастливой Наль».
В дверь постучали, и Николай вошел звать Наль знакомиться с пастором.
— Бог мой, что с вами, Наль? Вас точно подменили. Вы уходили такая печальная, а сейчас, право, вы точно пропитались светом и миром в саду Али.
— Это верно. Мои детские горести рассеял дядя Али. Его сад, где были мои мысли, развеял этот противный туман. А если бы вы разрешили мне надеть еще какой-либо шарф, мне было бы и удобнее и теплее. Здесь мне все холодно.
Николай позвонил и приказал Дории подать графине какой-нибудь теплый шарф. Через минуту он свел свою закутанную в белую шаль супругу обратно в гостиную.
— Ну вот, вы видите перед собой теперь обоих моих детей, — сказал Флорентиец, подводя к пастору Николая и Наль.
— О да, ваши дети подходят друг другу. Признаться, когда мой оксфордский приятель рассказывал мне о красоте невесты, я ему не очень верил, потому что о женихе он мне сказал: «Такого ученого, красавца, мудреца и воспитанного человека мог найти своей дочери только лорд Бенедикт. Это надо выдумать в романе такую пару, и то в романе восточном, а не английском». Но так как Сандра бредит Востоком — я не особенно ему поверил. Теперь же я рад соединить ваших детей хоть сейчас.
Пастор был высокого роста, седой, но с розовым и молодым лицом. Необыкновенная доброта сквозила на его умном лице и в синих глубоких глазах. Он сел напротив молодых людей и, соединив их руки, сказал:
— Я уверен, что через двадцать лет, стоя во главе большой семьи, вы будете примером своим соседям и будете все так же влюблены друг в друга.
На лице Наль появилось такое явное замешательство, что добрый старик, устремив на нее пристальный взор, тихо спросил:
— Вы любите своего жениха?
— О да, очень, и давно, — не колеблясь, ответила Наль.
— Давно, значит с детства. Вам не может быть более шестнадцати лет, хотя ваш туалет и делает вас солиднее. А вы, вы любите вашу невесту?
— О да, очень, и давно, — повторяя в точности ответ Наль, сказал, улыбаясь, Николай.
Быстрый как молния взгляд, брошенный на Николая, вспыхнувший на лице Наль румянец, сменившийся бледностью, заставили на мгновение задуматься пастора. На его добром лице выразилось огорчение. Он еще раз взглянул на прекрасное, дышавшее честью лицо Николая, и внезапно его собственное лицо просветлело.
— У вашей дочери, лорд, вероятно, нет матери? Не разрешите ли вы мне переговорить с нею несколько минут без свидетелей?
— Я буду вам очень благодарен. Если вы заметили в сердце Наль какое-то замешательство, вам будет легче венчать ее, если вы уверитесь в ее любви к будущему мужу, — ответил Флорентиец.
— Нет, у меня нет сомнений, лорд. Но женщина, вступая в брак по любви, должна быть спокойна и уверена и в себе, и в муже. Я думаю, тут есть маленький детский страх, который я сумею рассеять.
Флорентиец открыл дверь в соседнюю комнату и, пропустив туда Наль и пастора, закрыл за ними дверь. Как только они переступили порог комнаты, оба замерли от удивления и какого-то особого чувства мира и благоговения. Комната была вся белая, обтянутая белой материей, блестящей, как шелк, и похожей на замшу. Пол из белых и золотых плит, походная кровать, обтянутая такой же материей, как стены, и на ней две звериные шкуры. На белом столе высилась зеленая высокая ваза с букетом лилий.
— Как здесь дивно. Здесь все как сам отец, — прошептала Наль.
— Надо и вам быть всегда таким вот храмом для вашего мужа и детей. Ваш муж сейчас относится к вам как к святыне. А вы думаете, что он вас не любит. Идите, дитя, ваш жизненный путь — как эти лилии, на которые вы похожи чистотой и красотой. Здесь, в эту минуту, я венчаю вашу душу с душой вашего мужа. Берегите его. Ему много предстоит испытаний. Охраняйте его. Неся по жизни бремя красавицы-жены, не каждый смог бы пронести сердце без ревности и подозрений. Ваш муж не мог бы перенести ни мгновения вашей неверности. Будьте честны до конца, бдительны и добры. Остальное придет.
— Я поняла вас. Я буду думать о муже, а не о себе. Отец и он помогут мне создать семью. Я благодарна вам. Теперь я знаю, я спокойна.
Точно чувствуя, что пора открыть дверь, Флорентиец встретил на пороге Наль и пастора. Если лицо Наль Николай назвал преображенным, когда пришел за ней наверх, то теперь оно сияло так, что у экспансивного Сандры вырвался не то стон, не то крик. Наль бросилась на шею Флорентийцу, который поднял ее и прижал к себе. Опустив ее на землю, улыбаясь и указывая на Николая, он сказал:
— А его разве не обнимешь?
— Завтра, — по-детски прижимаясь к Флорентийцу, закрываясь шарфом, сказала Наль.
Лицо Николая вдруг стало смертельно бледно и напряженно. Он обрадовался родственнику Наль, которого Флорентиец тут же представил гостям.
— Наконец-то я пришел в себя. Море меня уложило, а этот холод заставляет кровь стынуть в жилах.
— Это легко поправимо, — любезно ответил хоязин и приказал развести в камине огонь, чем обрадовал Наль и Сандру, к удивлению северян, которым было жарко.
Пастор подошел к Флорентийцу и, условившись о часе венчания, дав точный адрес церкви, пожал руки влюбленным и вышел, провожаемый хозяином.
Как ни хотелось Наль поговорить с Николаем и рассказать о дивной комнате Флорентийца, она инстинктивно почувствовала, что обязана занять гостей до возвращения отца. Поблагодарив Сандру за его хлопоты, она выразила удивление, как у него, такого юного, может быть такой пожилой друг, как пастор.
— Все мои попытки найти себе друзей в университете не приводят ни к чему. Я не увлекаюсь ни спортом, ни боксом, вижу в них только необходимое закаливание тела. А мои товарищи видят в них одну из осей жизни. Попытки лорда Мильдрея ввести меня в семейные дома также неудачны. Что же мне делать? Я ищу друзей среди людей науки.
— Но ведь вы не думаете, что с девушками можно говорить только о курицах и телятах. Я, правда, не знаю тоже, какие темы полагается выбирать в гостиных, — смеялась Наль, — но я представляю себе, что вы могли бы обогатить каждого своим разговором, задев в человеке мысль по-новому, если вы так потрясающе умны, как говорил нам лорд Мильдрей.
— Вот то-то и оно, графиня, что есть такое маленькое словечко «такт», которое помогает жить людям и с малым умом, — добродушно сказал лорд Мильдрей. — Оно же мешает выбраться из постоянных ошибок умнику.
Возвратившийся Флорентиец сердечно поблагодарил Сандру, сказав, что он у него в долгу. Условившись, что оба свидетеля заедут к двенадцати часам следующего дня к нему, Флорентиец просил их не беспокоиться об экипаже, который будет их ждать здесь. Из церкви все проедут к нотариусу для ввода во владение новым имуществом мужа и жены, а затем к раннему обеду вновь сюда. Удивлению двоюродного дяди Наль не было границ.
— Я получил поручение Али, моего друга и брата, доставить вам, Флорентиец, Наль, которая должна стать женой капитана Т. Но чтобы вручить ее вам как дочь, об этом я не имел никаких указаний.
— Но зато я их имел, — перебил его Николай. — Так же, как имею и еще одно указание Али, чтобы вы присутствовали на нашем бракосочетании, а затем возвращались домой вместе со своим слугой.
— Слава Аллаху, значит, мне не надо сопровождать вас ни в Америку и никуда больше?
— Нет, — смеясь ответил Николай. — Вы даже можете ехать обратно домой через Париж, и вам придется только пересечь пролив на ненавистном вам пароходе.
Флорентиец предложил Наль и Николаю проехаться с ним по городу до обеда, а дрожащему южанину дал книгу, которой он обрадовался больше, чем ребенок кукле. Укутав старика у камина в плед, трое друзей, переодевшись в подходящее погоде платье и пальто, покатили по шумным улицам Лондона. Наль, никогда не видевшая такого большого города, да и в К. знавшая только его часть, через которую проезжала в загородный дом дяди Али, была так поражена, что только молча поворачивала из стороны в сторону свою прелестную головку.
Флорентиец называл ей выдающиеся музеи, говоря, что она их вскоре посетит. Обещал свезти ее в театр, о котором она имела понятие только из книг. Изредка он упоминал, кому принадлежит тот или иной роскошный особняк или выдающийся по архитектуре дом.
Повернув в одну из улиц, экипаж внезапно остановился у небольшого одноэтажного дома. Дом был красив по архитектуре, хотя старинного и немодного образца, с небольшим, прекрасно ухоженным садом, окружавшим весь дом.
— Здесь живет милый пастор, так доброжелательно отнесшийся к нам и особенно к тебе, Наль. Не хочешь ли отдать ему визит и, кстати, посмотреть церковь, где ты будешь завтра венчаться? — спросил Флорентиец.
— Ах, очень хочу. Но не могу скрыть, отец, что стесняюсь войти первый раз в чужой дом. Я не знаю, как себя в нем вести.
— Очень просто. Так, как если бы ты пришла к друзьям. Если будешь нести доброту в сердце, не сделаешь бестактности. Кланяйся не по-восточному, а протягивай только руку, что ты, плутовка, умеешь делать теперь очень красиво.
Говоря с Наль, Флорентиец помог ей выйти из экипажа и ввел на довольно высокое крыльцо с двумя сходами. Николай ударил молотком в дверь, отчего раздался мелодичный звон, что тоже немало удивило Наль. Послышались поспешные шаги за дверью, и старый слуга впустил их в просторный холл, по стенам которого стояли высокие деревянные вешалки и стулья готического стиля, и на двух окнах стояло много цветущих цветов. Спокойствием веяло в доме. Всюду были разостланы ковровые дорожки и царили такая чистота и порядок, что удивили не только Наль, но и чрезвычайно следившего за порядком Николая.
Взяв визитные карточки гостей, слуга ввел их в гостиную, тоже старинную, с огромным камином, большими диванами и креслами, обитыми синим шелком, с белыми, безукоризненной чистоты, кружевными занавесками на трех широких окнах.
— Удивительно, как красиво внутри в западных домах. И так тихо в них, мирно, не то что у нас на Востоке в семьях, отец.
— Ты судишь по моему и этому дому, по единственным западным домам, которые ты видела. Но когда-нибудь ты увидишь и будешь различать дома так, что их внешняя роскошь не скроет от твоих глаз внутренних язв разложения, дочь моя.
Дверь соседней комнаты открылась, и вошел пастор, приветствуя своих неожиданных гостей и благодаря их за честь посещения дома.
— Я хотел сделать невесте маленький сюрприз к завтрашнему дню, — приветливо сказал пастор. — Печально должно быть всякой девушке венчаться в окружении одних мужчин. Я так много наговорил о юной невесте моей жене и дочерям, что они решили немедленно обновить свои белые платья и быть вам завтра подружками. А жена будет посаженной матерью, как полагается по здешним обычаям. Но сейчас, узнав о вашей любезности, свойственной только истинно высокой культуре, лорд Бенедикт, мои дочери и жена не желают пропустить случая познакомиться заранее с вами и вашей дочерью. Слышите, какое там нетерпеливое ожидание? Если вы ничего не имеете против, я их позову, — глядя на Наль, сказал пастор.
— О, как вы добры, вы точно поняли маленькую, детскую мою печаль, что ни одной женщины не будет на моей свадьбе. Если можно, разрешите нам познакомиться скорее.
Пастор открыл дверь, и за нею стояли три женские фигуры с цветами в руках. Одна, лет сорока, слегка полная, изящная, ярко-рыжая женщина, с большими черными глазами и резкими черными бровями, очень характерно вырезанными на белой коже высокого лба. Разделенные на пробор волнистые волосы, свитые у шеи в тугие косы, были огромны. Женщина была еще молода и очень красива.
— Моя жена, леди Катарина Уодсворд, — сказал пастор, подводя ее к Наль. — Моя жена венецианка, — прибавил он, обращаясь ко всем. — А это вот — первый номер, мисс Дженни Уодсворд, как видите, не только вся в мамашу, но даже точная ее копия. Это — номер второй, мисс Алиса Уодсворд, вся в папашу, не имеющая никакой возможности претендовать на венецианское происхождение, судя по цвету своих волос.
Девушки и мать смеялись и отшучивались от юмористических слов отца, который продолжал докладывать гостям о их нетерпении. О младшей он сказал, что она решила — тайно от всех — побежать сегодня посмотреть хоть дом невесты и оставить ей букет цветов из своего сада.
— О, папа, — засмеялась заразительно девушка, — ты приехал таким влюбленным в заморскую красавицу, что поневоле всех нас взбудоражил. Но я согласна, что причина твоего восторга очаровательнее того, что можно было бы себе представить по твоим словам.
Если Наль была восточной красавицей, бросавшейся в глаза, которую нельзя было увидеть и не изумиться; если рыжую Дженни нельзя было не заметить по яркой, медной голове, темным бровям и глазам, где поражал контраст алебастровой кожи, алых губ и черных блестящих глаз, — то Алису нужно было рассмотреть, чтобы оценить ее красоту. Пепельные, слегка с золотом, красиво вьющиеся волосы, не такие обильные, как у матери и сестры, но зато легкие, игравшие как ореол вокруг ее лица и выбивавшиеся у висков и шеи. Темно-синие, как южное небо, чуть выпуклые глаза, как у отца. И какая-то искренность, чистота во всем облике, живость манер и грация делали ее обаятельной. От нее веяло любовью и миром. Она казалась остовом, склеивавшим всю семью. Доброта Алисы покоряла каждого. Атмосфера какой-то радостности помогала устанавливаться везде простым отношениям с нею. И сейчас пасторша и ее старшая дочь, сердечно приветствуя Наль и ее спутников, все же походили на дам света, радушно принимающих приятных, но чужих людей. Алиса же сразу обняла Наль, восхищенная ее красотой, стояла перед ней, совершенно не сознавая своей собственной красоты и, по-детски всплеснув руками, говорила:
— Папа был прав. Он сказал, что Сандра не нашел красок описать вас.
— Но Сандра, кажется, что-то говорил и о нас, — раздался голос Флорентийца за спиной у Алисы. — А вы на нас и поглядеть не хотите, мисс Алиса, — с неподражаемым юмором глядя на девушку, кланялся ей и представлял ей Николая лорд Бенедикт.
Девушка, как Наль, почти ребенок, смутилась, вся покраснела и, взглянув на Флорентийца, низко присела обоим мужчинам.
— Я не могу понять, кто же из вас отец, а кто жених. Вы оба женихи, по-моему, — робко сказала она.
— Не знаю, кому из нас ваши слова комплимент, но благодарим мы за него оба, — под общий смех ответил Флорентиец.
— Не откажите выпить с нами чашку чая, — предложила хозяйка. — У нас, по старинному обычаю дедов, чай не подается в гостиную, но пьют его в столовой.
Алиса снова подошла к Наль, прося ее снять шляпу, что та охотно сделала и стала еще красивее. Флорентиец сел рядом с Алисой и спросил ее, не ей ли принадлежит инициатива быть подружками его дочери на завтрашней свадьбе.
— Нет. Папе, как, впрочем, и все самое высокое и благородное, что выходит из нашего дома, всегда принадлежит ему.
— У вас как бы две партии в доме: вы и папа, ваша сестра и мама?
— Это до некоторой степени верно, потому что мы все очень дружны. Каждый живет как ему хочется, и никогда мы не расходились во мнениях так, чтобы быть недовольными друг другом. Я думаю, вы очень хорошо понимаете меня. Вы тоже с вашей дочерью ни в чем не схожи. Но представить себе, что вы могли бы быть друг другом недовольны, невозможно.
Общий разговор как-то внезапно смолк, и все услышали, как Дженни говорила о последних книгах капитана Т., которые ей с восторгом дал Сандра. Хваля автора, девушка и не предполагала, что видит его перед собой, а желала только блеснуть своей образованностью. Николай подшучивал над дифирамбами девушки ему, указывал на недостатки книги, уверял, что автор мог бы лучше разработать свои тезисы, чем привел в негодование наследницу Венеции, горячая кровь которой вспыхнула розами на ее щеках и огнем в глазах.
— Она, граф, у нас ученая, — засмеялся пастор. — А главное, обе сестры такие поклонницы Сандры, что его авторитет в этом доме стал вроде закона. Когда-нибудь сестры поссорятся с критиками, которым Сандра не нравится. Раз книга капитана Т. признана сим ученым совершенством — кончено, граф, и не критикуйте. Но, признаться, книга и меня расшевелила. Много бы я дал, чтобы увидеть русского мудреца, написавшего ее. Это, вероятно, уже глубокий старик.
— Капитан Т. — старик? — Наль неудержимо расхохоталась, не будучи в силах представить себе Николая стариком. — Да ведь он перед вами. И ваша дочь, Алиса, несколько минут тому назад не могла решить вопроса, кто же из двух мужчин мой жених.
Пастор и вся его семья с удивлением смотрели на Наль, не улавливая соли шутки.
— Моя дочь не шутит. Капитан Т. — это псевдоним графа Т., жениха моей дочери, сидящего перед вами.
Дженни была поражена больше всех. Ей было теперь стеснительно перед Николаем, которого она только что расхваливала, а Алиса, во всем ухватывавшая юмор, сказала Флорентийцу:
— Я предполагаю, что вы нарочно, лорд Бенедикт, не сказали нам, что граф — писатель. Потому что вы сами — я уверена — не только писатель, но... вот как бы это сказать, — задумалась она, — не колдун, нет, но все же что-то в этом роде. Вы все можете.
— Всемогущий Боже! — в притворном ужасе воскликнул пастор под веселый смех гостей. — Алиса, дочь моя, ты меня угробила. Неужели же это результат нашего воспитания, мать? — громче всех смеясь, говорил пастор.
— Сэр Уодсворд, ваша дочь очаровательный ребенок, и я понял вполне ее мысль. Уверяю вас, мы будем с нею отличными друзьями, — пожимая ручку Алисе, ответил Флорентиец.
— Дай-то Бог, — покачивая головой, серьезно сказал пастор.
Весело и непринужденно простились гости с хозяевами, и Флорентиец пригласил всю семью к себе на ранний обед завтра, после бракосочетания, сказав, что его экипажи будут ждать всех гостей у церкви.
Осмотрев церковь, поразившую Наль размерами, Флорентиец и его дети возвратились домой. Наль была задумчива весь обратный путь и на вопрос Флорентийца призналась, что по обычаю Востока надо каждому что-то подарить, а у нее нет ничего, и она не знает, что и кому подарить.
— Об этом не думай. Предоставь всю внешнюю сторону и заботы о ней мне. А вот подумай об Али и Николае. Пойди в свою комнату, я приказал Дории приготовить тебе белый восточный костюм. Надень его, укрась голову по-восточному, как к свадьбе, и надень драгоценное покрывало. Думай, что не завтра совершится твоя свадьба, где будет только внешний ее обряд, а сегодня, в святая святых твоего сердца. Через час сойди ко мне, так одетая для свадьбы, и постучись в ту комнату, куда я впустил тебя для разговора с пастором.
Пройдя к себе, Флорентиец дал лекарство старику дяде, велел ему немедленно лечь в постель, обедать лежа и встать только завтра утром. Затем он вошел в свою тайную комнату, проведя в нее Николая.
— Мой друг, мой сын. Ты провел пять лет подле Али и так далеко двинулся в своих знаниях, что он взял тебя сразу в число своих близких учеников. Ты считал, что для тебя ученичество — это целомудрие и безбрачие прежде всего. Теперь, когда Али указал тебе путь семьи и брака, ты не протестовал, ты принял. Но продолжаешь думать, что чем-то провинился, сходишь с тропы ученичества, которого не достоин. И все это только потому, что женишься на женщине, которую преданно и страстно любишь много лет.
Ты выполняешь приказание Али. Ты повинуешься беспрекословно ему. Но в сердце твоем боль. Тебе кажется, что ты сворачиваешь в сторону. Ты забыл, что ученик идет так, как ведет его Учитель. Ты забыл, что те широчайшие планы, где все охватывает взор Учителя, не может охватить взор ученика, как бы мудр он ни был. Посвящения ученика идут по ступеням не только его личного роста. Но в нем учитывается и та сила помощи планам Учителя, до которой он созрел. Ты можешь служить сейчас не только великому плану Али, но и моим планам, и многих других, отдающих свою жизнь и труд на благо светлого человечества.
Падение общей культуры тесно связано с падением и разложением семьи. Люди, закрепощенные в страстях, в тысячах мелких предрассудков, не могут помочь обновлению общества. И потому на целый ряд очень высоких учеников возлагается задача создания новой, радостной, раскрепощенной семьи. Только люди, дошедшие до мудрости, прожившие до часа свадьбы в полном целомудрии, могут стать истинными воспитателями новому поколению нужных Учителю людей.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:16 | Сообщение # 70 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| В твоей будущей семье среди пятерых талантливых детей должны воплотиться двое гениальных людей. Не огорчаться надо тебе, что ты изменяешь ту форму пути, которую сам выбрал, но быть счастливым и усердным учеником. Счастливым вдвое, ибо можешь выполнить задачу, что Учитель тебе выбрал. Создай мир под своим кровом. Создай честную семью, где будут царить правдивость и верность. Создай атмосферу доброты, чтобы Учитель мог всегда прийти к тебе и звать тебя за собою дальше.
— Я не от того страдал, что Али приказал мне изменить форму пути. Я приму всякую беспрекословно. Мне показалось, что Али, увидав мою любовь к Наль, снизошел к моей слабости. Но, Бог мне свидетель, я ни разу и ничем не подал девушке повода думать о той беспредельной силе любви, что завладела мной.
— Чем немало и огорчил бедняжку, — улыбнулся Флорентиец. — Повторяю: оставь мысль о снисхождении к твоей несуществующей слабости. Только сильные, бестрепетные сердца нужны для дел Учителя, и только им он может посылать свои зовы. Тебе его зов — семья. Войди, — на раздавшийся в дверь стук закончил Флорентиец.
Вошла вся закутанная по-восточному в драгоценное покрывало, покрывало брачное, Наль. Ее белая фигура так гармонировала с этой белой комнатой, что казалась ее неотъемлемой частью.
— Сядь здесь, дочь моя, — усадил Флорентиец Наль на маленьком диване рядом с собой. — А ты, друг Николай, найдешь в моей туалетной комнате белый халат, точно такой же, как прислал тебе в день пира Али. Найдешь длинную белую одежду ученика. Надень их и вернись сюда.
Оставшись наедине с Наль, Флорентиец притянул ее к себе и сказал:
— Когда Бог зовет человека — Он дает ему два пути: или путь радости, или путь великой скорби. Середины нет. И ты, и твой муж — вы оба счастливые избранники, ибо обоим вам Он назначил путь радости. Ты была с детства подготовлена к высокой духовной жизни дядей Али. Это редкое счастье. Обычно много скитается человек по жизни, пока подойдет к источнику мудрости. Не горюй, что тебе сейчас предстоит оставить все и всех, к чему привыкла, уйти от Али и перейти ко мне. Через много лет, закаленная, ты вернешься к Али, к его пути силы, которая сейчас подавляет тебя, и ты не можешь в этом пути развернуть всех своих дарований. Ты пойдешь сейчас путем обаяния и такта. Пленяя людей красотой, ты будешь привлекать их и своей чистотой в высокий духовный путь. Помни: зло никогда тебя не коснется, пока страх, неверность и ложь не коснутся тебя. Злу несносна атмосфера чистоты, и оно бежит ее. И только тогда, когда мелькнет тончайшая трещинка сомнений в твоем сердце, — только тогда зло сможет коснуться тебя. Все — в самом человеке. И не внешняя жизнь подавляет или обновляет его, но сам человек создает свою жизнь. Он сам носит в себе все свои чудеса.
Наль сидела, по-восточному закрывшись покрывалом, приникнув к отцу, и в этой позе нашел ее вошедший Николай.
Флорентиец откинул покрывало с лица Наль и помог ей, сверх ее белого восточного наряда, надеть халат из такой же материи, как белая одежда Николая, тонкой, как бумага, мягкой, как шелк, и матовой, как замша.
— Побудьте здесь немного вдвоем. Подайте друг другу руки и подумайте, в какой серьезный шаг вы вступаете. На всю жизнь вы отдаете свою верность друг другу. И в этой верности вы должны следовать за верностью Учителя, творя свой простой, обычный день в доброте. И так свершая закон жизни.
Оставив их одних, Флорентиец вышел. Наль подала руки Николаю.
— Прости, Наль, что я огорчил тебя и дал тебе возможность думать, что я мало люблю тебя. Я не смел говорить тебе до сих пор о любви. Я считал невозможным для себя счастье прижать тебя к себе и прожить с тобой всю жизнь. Я думал, что мне назначено одиночество, а не радости семьи. Теперь я понял, какое великое и незаслуженное счастье пришло ко мне. Я отдаю тебе всю жизнь, как я отдал ее всему, что указал мне Али. Но тебе я отдаю ее в таком счастье, о каком никогда не мог мечтать.
— Николай, я никого не любила с детства, кроме дяди Али, в котором была вся жизнь. Едва я выросла, я увидела тебя. И... уже никогда больше не была свободной. Я была всюду с тобой, ты был неразлучен со мной. И если теперь меня дают тебе — то я сама отдала себя тебе лет пять назад. Ты врезан в мое тело, в мое сердце, в мой дух точно так же, как дядя Али. И если я думала до этой минуты, что я навязана тебе, то сейчас я уже совсем счастлива: я знаю, что ты тоже хотел меня в жены. Я же не могу принять жизни иной, как только твоя жена.
Дверь открылась, и вошел Флорентиец. Он был в белой одежде с широкой вышивкой внизу и на рукавах. Талию его высокой фигуры охватывал пояс из выпуклых изумрудов, а на его прекрасной голове была повязка из таких же камней. В руках он держал маленькую светящуюся палочку. Он поднял в восточном углу комнаты белую крышку, как думали Наль и Николай, у стола, и под ней открылся небольшой мраморный престол, где горел огонь. Он поставил молодых людей перед престолом на колени и сказал:
— Здесь, перед лицом того Бога, что каждый из вас носит в себе, перед лицом вашей совести, чести и красоты, внутри вас живущих, я венчаю вас, соединяя вас на век. Сохраните вечную память об этой минуте. Не для похоти и чувственных наслаждений горит в вас любовь. Но горит в вас огонь вечной чистоты, в которой оба вы отдаете себя друг другу для великой цели: вы будете не слепыми родителями, животно, безумно и лично привязанными к детям. Вы будете хранителями тех душ, что придут через вас в тела. Вы создадите им мир. Чистый ваш дом будет им пристанищем, где им суждено будет родиться, погостить и уйти так, тогда и туда, как позовет их Жизнь.
Храните связь друг с другом, со мною и с Али. И несите не бремя жизни, не иго ученичества, но радость труда, разделенного с нами.
Он поднял обе руки над их головами. Прикоснулся палочкой к огню, горевшему на престоле, и затем, что-то говоря на языке, которого Наль не понимала, коснулся палочкой ее головы. Ей показалось, что по ней пробежал огонь, проник до самого ее сердца и что сейчас все на ней вспыхнет. Но Флорентиец уже отвернулся к престолу, снова коснулся палочкой огня на нем и прикоснулся ею к голове Николая.
Он — так же, как и она мгновение назад, — весь содрогнулся, но тоже не загорелся. А Флорентиец уже вновь повернулся к престолу и коснулся попеременно огня обоими концами палочки. Когда оба конца палочки как бы загорелись, он снова обернулся к ним лицом и положил палочку одновременно на обе головы. Глубочайшее содрогание, точно удар электричества, испытали оба сразу, Наль и Николай. Теплые струи какой-то новой силы пробежали у каждого из них с самого низа спинного хребта к голове. Флорентиец положил палочку у горящего на престоле огня. Он взял оттуда два одинаковых перстня, с изумрудом и бриллиантом каждый, и надел на палец жениху и невесте.
— Встаньте, — сказал он им. — Вы — муж и жена. Будьте всегда такими чистыми и, где бы вы ни жили, всегда ощущайте, что я подле вас. Ваши жизни — сочетав их браком перед этим огнем Вечности — я взял на себя. Перед Вечностью нет отцов, матерей и детей по плоти и крови. В Ней есть отцы и дети по духу и огню. Пойдемте, я проведу вас в вашу спальню.
Он опустил покрывало на лицо Наль, соединил их руки, обнял их обоих, крепко прижал к себе и пошел впереди их наверх. Проведя их через комнату Наль в другую дверь, которой она раньше не заметила в обоях, он ввел их в большую комнату, где посредине стояла широкая белая постель. И все в этой комнате было белое, вплоть до ковра и шкур белых медведей, брошенных у каждой стороны постели. Подведя их к кровати, Флорентиец сказал Наль:
— Твой муж так же чист, как ты. Он отдает тебе такую же девственность, как ты отдаешь ему. Прими его не только как мужа, но как воспитателя и друга, мудрого руководителя, который много больше тебя знает. До завтра, дети мои. Ровно в двенадцать часов я за вами приду. Будьте совершенно готовы к этому времени и ждите меня. Дории сказано, как завтра одеть тебя, Наль.
Опустив полог над кроватью, Флорентиец вышел, закрыв за собой дверь...
Когда Наль проснулась утром, мужа рядом с ней не было, но она слышала плескание воды в ванной комнате рядом. Через несколько минут вошел в купальном халате Николай и, думая, что Наль спит, положил возле нее стеганый шелковый халатик и мягкие туфли, стараясь не делать шума. Наль рассмеялась, натянув на себя одеяло поверх головы.
— Наль, дорогая, вставай, ванна готова. Беги туда. Я боюсь, как бы ты не опоздала, уже около десяти часов. — С этими словами он быстро вышел из комнаты, а Наль скользнула в ванную, где ее уже ждала Дория.
— Сегодня во что вы меня оденете, Дория? Отец сказал, что дал вам все указания. Ведь сегодня будет много чужих людей. Надо, чтобы мы с вами не ударили лицом в грязь, — плескаясь в ванне, быстро говорила Наль.
— Не беспокойтесь, во что бы я вас ни одела — затмите всех.
— Ну вот и ошиблись. У пастора такие дочери, что даже в сказках не найти. Одна рыжая.
— Рыжая? Что же тут хорошего?
— Я не сумею вам сказать, что именно. Но только она необыкновенная. Знаете, как-то ее не посадишь просто ни к какому делу. Она — дама. А вторая — ну та простая, вроде меня.
— Значит, красавица? И косы, как ваши?
— Нет, она вся в кудрях. Глаза синие. Волосы пепельные с золотом. А доброта — вроде ангела. Так хороша! Лучше нигде не найти.
Так беззаботно болтая вовне, Наль хранила глубоко внутри, в сердце, какое-то новое сокровище жизни. Ни за что и ни с кем она не поделилась бы тем счастьем, что наполняло всю ее душу. Она точно несла обеими руками чашу любви, полную до краев, которую боялась расплескать. В ее сердце сияли ярко три образа: дяди Али, отца-Флорентийца и мужа. Усевшись за туалетный стол, Наль отдалась в умелые руки Дории. Сама же унеслась в сад дяди Али, где снова так ясно увидела его улыбающимся, что рванулась вперед, почти разрушив старания Дории.
— Что случилось? Я причинила вам боль? — с отчаянием спросила Дория, у которой и гребень и шпильки выскочили из рук.
— Нет, Дория, простите. Господи, теперь вам надо все снова делать, я опоздаю, — огорченно сказала Наль.
— Ничего, минута спокойствия — и голова будет убрана, а это самое трудное.
— Наль, одиннадцать часов. Вы готовы? — раздался голос Николая. Я жду вас завтракать. Выходите в халате, оденете платье потом.
Но Наль так боялась опоздать, что просила прислать ей кофе в комнату, говоря, что покажется мужу только в самом исходе двенадцатого часа, в полном параде.
Когда Дория вынесла из своей комнаты платье, над которым трудилась весь вечер и все утро, пригоняя его точно к размерам фигуры своей хозяйки, Наль даже руками всплеснула от великолепия этого туалета. Платье из белой парчи, с широким венецианским кружевом около ворота и рукавов, заставило ее сказать:
— Отец, отец, как можно так баловать дочь?
Когда платье было надето, Дория подала туфельки из такой же парчи, а на открытой шее Наль застегнула изумрудный фермуар жемчужного ожерелья.
— Это все, верно, так надо. Но как бы я хотела самое скромное платье, самый бедный уголок — только бы не быть сегодня на людях и не слушать, как все будут говорить о моей красоте, — вздохнула Наль.
— Наль, если вы сейчас не выйдете, вы заставите нас обоих покраснеть перед отцом. Остается десять минут, — снова раздался голос Николая.
— Иду, я готова.
И, взяв сунутый ей маленький ридикюль с новым платком из точно такой же парчи, как платье, Наль вошла в свою комнату, где ее ждал Николай. Он был поражен ее видом. В платье со шлейфом, в туфлях на высоких каблуках, Наль казалась гораздо выше и тоньше обычного. Взгляд, которым обменялись супруги, сказал им обоим, что желание избавиться от людей в них было общим. Николай обнял свою жену, нежно и горячо поцеловал ее и тихо сказал:
— Наша жизнь принадлежит не нам, Наль. Мы должны жить на земле, для земли, для людей. Не тяготись сегодня суетой и теми, кто будет вокруг нас. Думай не о себе, а о каждом из тех, с кем будешь говорить.
Наль ласково возвратила поцелуй и ответила:
— Я постараюсь, мой муж, думать о каждом, когда буду с ним говорить. Но каждый раз, когда я пристально вглядываюсь в человека, я всегда чувствую, что в каждом из них живет беспокойство и страдание.
— Вот и неси, любимая, счастливая, благословляемая, успокоение и отдых тому, кто тебе встретился.
Раздались легкие шаги Флорентийца, и Наль поспешила раскрыть дверь, приветствуя отца.
— Я не хотела бы начать этот день, отец, с упрека. Но мыслимо ли приказать мне одеть это платье? Дория говорит, что у королевы нет ни такой парчи, ни таких кружев, ни такого жемчуга.
— Их дает тебе Али, как и все вещи, что ты нашла в своих сундуках. Он собирал их не один год, — обнимая обоих супругов, говорил Флорентиец. — Сохрани это платье, кружева и драгоценности, и, когда поведешь к венцу свою первую дочь, передай их ей. А теперь пойдемте, наши свидетели ждут.
Спустившись в зеленую комнату, Наль была немало изумлена видом Сандры и лорда Мильдрея, во фраках, с блестящими цилиндрами в руках. Сандра был серьезен и, даже кланяясь и целуя руку Наль, не улыбался. Можно было подумать, что его смешливость пропала за ночь. Лорд Мильдрей подал Наль букет белых лилий и, смущаясь, сказал:
— Лилии дарит вам Сандра, уверяя, что вам немыслимо подать иной цветок. Это — его дело. Я же прошу вас принять этот браслет, который мне дал, умирая, мой дед. Он был большой оригинал, жил отшельником, хотя был человеком богатым. Он велел мне передать эту вещь той, которая будет мне женой. Или же той, чище, прекраснее которой я в жизни не встречал. Так как все сроки для моей женитьбы прошли — мне скоро тридцать лет, — я прошу вас принять эту вещь. Она, как я слышал, была дана моему деду одним восточным мудрецом. — И он подал Наль браслет из топазов и бриллиантов какой-то удивительной древней работы, красоты и игры камней необычайной. — Говорят, что на этом браслете камни сложены так, что образуют слова. Но скольким языковедам я их ни показывал — ни один не мог мне прочесть надписи.
— Не разрешите ли вы мне взглянуть на браслет, графиня? Я лингвист и знаю около сорока языков и наречий, — сказал Сандра. — А не так давно, по заданию вашего отца, изучил древний язык пали, умерший уже теперь. Быть может, я и разберу.
— Пожалуйста, — протянула ему драгоценность Наль.
— О, конечно, это он — язык пали. Здесь написано: «Любя побеждай». И читается очень легко и ясно.
— Значит, ты выполнил мое задание раньше срока, Сандра?
— Неужели вы могли сомневаться в том, лорд Бенедикт, что я найду возможность — из-под земли выкопаю, а найду, — способ выполнить ваше приказание раньше срока? Мне пастор дал на этот раз свою собственную, им составленную грамматику и свой ключ, а сам он купил у одного странного человека несколько записей на этом языке.
— Я вас еще не поблагодарила, лорд Мильдрей, но... это очень странно, но мне кажется, что вы еще женитесь, женитесь любя и будете очень счастливы. И вам понадобится этот браслет.
— Примите подарок, Наль. Если вы угадали, мы сумеем прислать лорду Мильдрею точно такой же браслет, — сказал жене Николай, принося сердечную благодарность лорду за его внимание.
Впервые получала Наль приказ своего мужа, и что-то сказало ей, что браслет надо немедленно надеть на руку и не огорчать подарившего его человека.
Коляски были поданы. В закрытую карету сели молодые с отцом, в открытую — Сандра и лорд Мильдрей, а следом за ними двинулись еще два двухместных пустых экипажа.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 10:16 | Сообщение # 71 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Церковь была залита огнями, пастор ждал молодых у входа, а обе дочери и мать усыпали путь Наль и Николая цветами. Музыка органа приветствовала их еще на паперти. Вскоре в церковь стала проникать толпа любопытных, привлекаемая разговорами о необычайной красоте венчавшихся. Наль ничего не видела. Музыка потрясла ее до слез. Она крепко сжала руку мужа, точно прося его поддержки. Николай слегка наклонился к ней, и такая сила блеснула из его глаз, таким огнем уверенности и любви дохнуло на нее от его бледного, вдохновленного лица, что волнение ее утихло, слезы высохли и улыбка блеснула на полудетском прелестном лице.
Окончился обряд венчания. Расписались в ризнице в церковной книге и подождали несколько минут, давая пастору время переодеться. Выйдя из церкви, Флорентиец разместил по каретам Дженни, Сандру, Алису и лорда Мильдрея, пастора с женой, а сам сел снова с молодыми. Все отправились к нотариусу.
Крупное пожертвование церковному причту и бедным прихода вызвало немало радостных толков у оставшейся на паперти толпы. Тем временем, выполнив у нотариуса все официально необходимые акты ввода во владение новым имуществом, приняв поздравления и восторги всей конторы, молодые и весь свадебный кортеж направились в дом лорда Бенедикта.
— А дядя? — войдя в дом, с ужасом спросила Наль.
Николай тоже было всполошился, но Флорентиец тихо сказал им обоим:
— У него снова был приступ малярии. Завтра мы его отправим с копиями документов и так ярко расскажем ему о пышном венчании, что он представит себе, будто и сам там был. Сейчас думай, Наль, только о гостях и учись быть обворожительной хозяйкой.
— Ты не находишь, что это немного трудно, отец?
— Нет, дочь моя, имея такого мужа, можно и не то победить.
Николай повел свою жену в большой зал, который Наль еще не видела, а Флорентиец, предложив руку пасторше, пригласил всех гостей следовать за молодыми. В зале было приготовлено шампанское. Николай шепнул Наль, чтобы она не пила, а только чокалась со всеми поздравляющими и подносила бокал к губам, делая вид, что пьет. Поздравив молодых, все прошли в столовую. Место хозяина занял Флорентиец. По правую руку сели молодые, рядом с ними Сандра и Дженни, по левую руку — Алиса и лорд Мильдрей, а рядом с ними пасторская чета.
Обед проходил оживленно. Сандра, Николай, пастор и Дженни говорили о последних достижениях науки. Пасторша и лорд Мильдрей оказались любителями живописи и театра. Только Алиса и Наль молча смотрели друг на друга.
— Что вы так смотрите на меня, графиня? Я вижу в ваших глазах такое сострадание и сочувствие, точно вы читаете что-то печальное в моей душе, — сказала наконец Алиса, ласково улыбаясь Наль.
— Я очень бы хотела стать для вас не графиней, а просто Наль. И в вашем сердце, кроме ангельской доброты, я ничего не читаю. Но мне кажется, что вы не так счастливы, как это выказываете.
Флорентиец посмотрел на обеих молодых женщин и сказал:
— Зачем загадывать, что будет завтра? Ты, Наль, стараешься угадать будущее Алисы. А тебе надо жить только радостным сегодня. Разве у вас есть печаль, Алиса, как утверждает моя бедовая дочь?
— Нет, лорд Бенедикт. Все, что я люблю, все живет радостно вокруг меня. А если бы и была у меня печаль, то она непоправима, она врезана в мою жизнь. Поэтому ее нельзя считать печалью, это просто одно из неизбежных слагаемых моей жизни.
— Вы, Алиса, решили это слагаемое принять и с ним не бороться?
— Может быть, я и не имею права, лорд Бенедикт. Но, мне кажется, что же, например, за польза бороться со смертью? Ее не избежишь. Так и с теми неизбежными свойствами, которые живут в человеке. Какой же смысл с ними бороться? Если они составляют самый остов жизни и не могут быть выброшены — как рак или порок сердца — иначе как со смертью? Надо принять жизнь такой, какая она есть для меня, в какую я пришла, если изменить ничего невозможно. Какое бы количество горечи ни было в жизни, все же это жизнь моих любимых. А без них — жизнь цены не имеет для меня.
— Все количества сил природы, Алиса, переходят в качества. Это неизбежный закон мира, в котором мы живем. Если сегодня одно качество в сердце человека дошло до данного предела, то завтра количество его может повыситься. И оно как качество, заливавшее вчера только одно сердце человека, разольется озером, а быть может, и морем вокруг него, захватывая в свою атмосферу все встречное. Так случается и со злыми, и с добрыми качествами людей. Если сегодня любовь в сердце однобока и может понимать счастье только в любви к «своим», то завтра — по тем или иным причинам — сознание человека может расшириться, и он охватит своею любовью «чужих». Двигаясь дальше по пути совершенствования и знания, человек осознает, что нет вообще чужих и своих. Что есть везде и всюду такие же люди, как он сам. Этот человек мог продвинуться дальше и выше. Другой мог много отстать и остаться еще в стадии двуногого животного. А третий мог так далеко шагнуть вперед, что приходится зажмуриться, чтобы иметь возможность на него посмотреть.
— Никогда мне не приходилось слышать евангельских истин, изложенных так легко и просто, лорд Бенедикт. У меня в душе не то что посветлело, но я как будто увидела сейчас в собственном сердце трещину, через которую из него может просочиться избыток любви во мне. Он грозит перескочить внутри и перерасти в спертый воздух, — засмеялась Алиса, радостно, неотрывно глядя на Флорентийца.
— Возьмите, пожалуйста, это мороженое и посмотрите, какой художник мой повар. Он каждому человеку положил на блюдце шарики семи цветов. И вы видите здесь все цвета мудрости, как их окрашивала древность в своих знаниях. Вот белый — цвет силы. Вот синий — самообладания, науки. Вот зеленый — цвет обаяния, такта, приспособления. Вот золотисто-желтый — цвет гармонии и искусств. Вот оранжево-дымчатый — цвет науки, техники и медицины. Вот красный — цвет любви и наконец фиолетовый — цвет пути религиозной и обрядовой мудрости, а также науки и механики во всем движении жизни вселенной.
Попробуйте выбрать в себе какое-либо из этих качеств в чистом виде. Это невозможно. Все эти качества без исключения живут в каждом человеке. Но все они — будучи основным светом в его жизненном пути — засорены эгоизмом, страстями ревности, зависти и страха. Они превращены человеком в страсти из качеств и свойств божественных, какими их человек в зародыше принес на землю.
И задачи культуры человека — очистить все свои страсти. Сделать их не только радостью и миром сердца, но атмосферой всего своего труда в простом дне, всей своей жизни. Тогда и единение с теми, кого в дне встречаешь, становится не условностью быта, но красотой, бодрой помощью и энергией. Той энергией, что пробуждает к творчеству всех рядом трудящихся.
Уже давно веселый смех и разговоры за столом стали постепенно смолкать и гости внимательно прислушивались к речам Флорентийца.
— Какое для меня счастье, лорд Бенедикт, — сказал пастор, — что я познакомился с вами. Помимо того что я с восторгом и упованием смотрю на две соединенные мною сегодня жизни, я благословляю Создателя, давшего мне возможность приблизиться к вам. Если вы сочтете возможным, чтобы вся моя семья осталась в числе ваших знакомых, мы постараемся заслужить себе и другое имя, имя ваших друзей.
— Я не только буду этому рад, сэр Уодсворд, но и очень благодарен вам за встречу. Поверьте, если моя мудрость кажется вам столь высокой, то я тоже нашел в мудрости вашей, чему поучиться. В Индии говорят: «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе учитель».
Обед кончен. Дорогие гости, прошу в зал, там сервирован кофе.
С этими словами Флорентиец встал, подал Алисе руку. Алиса смотрела на него сияющими глазами, как на божество; он пригласил всех следовать за ними. Оставшись в последней паре, молодые муж и жена, тесно прижавшись друг к другу, обменялись несколькими взволнованными словами.
— Нет, Наль, для нас не может быть пустых дней. Мы здесь недолго будем жить и поедем учиться, где ты будешь вести жизнь студентки. Здесь отец задержит нас ровно столько, чтобы мы были внешне воспитаны в совершенстве, чтобы к этому вопросу нам уже не возвращаться больше, когда мы попадем в широкие слои общества. Кроме того, в твоем образовании есть немало провалов. Ты совсем не знаешь музыки, хотя прелестно поешь свои родные песни. Ты знаешь Шекспира, Шиллера, Мольера, но никогда не видала театра. Готовясь быть — насколько для нас возможно — настоящими родителями-воспитателями, мы оба должны помогать друг другу взаимно совершенствоваться. Мы должны знать здешнюю жизнь, чтобы понять в ней, чего не надо вносить в нашу будущую жизнь.
Они присоединились ко всему обществу, когда все уже сидели за кофе. Что-то царственное было в этой паре, когда они вошли в зал. Если бы художник делал иллюстрации к сказке «Королевская чета», он не мог бы найти в своей фантазии лучшего образца. Шепот удивления и восторга пронесся им навстречу.
— Положительно, граф и графиня, вы в моем воображении не втискиваетесь в рамки земли! — с южным темпераментом воскликнул Сандра. — Если бы я был художником, я изобразил бы не только вас обоих рядом, но заставил бы землю покрываться цветами там, где вы идете.
— Мой новый друг, мне кажется слишком много чести уже в том, что вы произвели меня в принцессу-лилию. И мой муж, будучи мужем цветка, и я, произведенная в цветы, и так уже получаем обязательство благоухать. Но чтобы еще и цветы росли вокруг нас — это требование немыслимое, — смеялась Наль.
— А я думаю, что именно вокруг вас, Наль, и вашего мужа будут расти цветы. Самые высокие и драгоценные цветы земли — дети, из-за которых и для которых стоит жить на свете, — очень серьезно, с большим волнением на прекрасном лице, сказала Алиса.
— О, Алиса! — укоризненно воскликнула пасторша.
— Что, дорогая мама? Я опять шокировала вас? Ну, на этот раз простите уж меня великодушно. Здесь мы среди таких добрых друзей, что, я ручаюсь, никто из них меня не осудит.
— У меня лично очень большое желание чрезвычайно низко поклониться вам, мисс Уодсворд, — сказал, вставая и действительно низко кланяясь ей, лорд Мильдрей, — но никак не осудить вас.
— А у меня такое страстное желание вас поцеловать, Алиса, что не исполнить его я не могу, — и, оставив руку мужа, Наль подбежала к Алисе, обхватила ее шею руками и прильнула к ее губам.
Две женские фигуры, одна в царственной парче и жемчугах, другая в простом белом платье, одна темноволосая и темноглазая, высокая, другая синеглазая, в ореоле светящихся золотыми блестками кудрей, гораздо ниже, обе тоненькие, чистые, прелестные в своей семнадцатой весне, составляли такой контраст, что даже Сандра умолк. Наль посадила Алису рядом с собой и мужем и пододвинула ей чашечку с кофе.
— Жаль, что здесь нет некоторых из моих друзей, одаренных музыкальностью, — сказал Николай. — Так просит сердце сейчас звуков.
— О, это легко поправимо, — несколько снисходительно и презрительно сказала Дженни. — У нашей Алисы род музыкального помешательства. Не знаю, насколько она может доставить удовольствие людям понимающим. Но знаю, что нам с мамой она достаточно часов жизни испортила, — смеясь и хитро посматривая вокруг, продолжала Дженни.
— Это было очень давно, сестра, когда тебе надоедала моя музыка. Теперь моя комната и мой рояль, сэр Бенедикт, в самом конце дома, где папа сделал специально для меня пристройку. Не верьте, что я такая несносная. Во всяком случае, сейчас я не решусь никого огорчать своим искусством, — умоляюще глядя на Флорентийца, сказала Алиса.
— Моя жена и старшая дочь не любят музыки, лорд Бенедикт. А мы с Алисой отдаем ей все досуги нашей жизни. У меня в молодости была большая драма с отцом, так как мне хотелось уйти в искусство, а ему хотелось, чтобы я шел по пути духовному. Алиса унаследовала не только мою любовь к искусству. У нее такой большой музыкальный талант, который надо бы было обработать в высокой школе.
— Пока я жива — этого не будет, — четко, жестко и зло сказала пасторша. — От твоего и ее пения — окна дрожат. И вообще, я не желаю, чтобы Алиса срамилась сама и оскандалила нас в семье лорда Бенедикта.
Пасторша вдруг стала походить на какую-то хищную лисицу. Ничего от добродушия в нем не осталось. А пастор, печально глядя на дочь, медленно подошел к ней, положил руку на ее светящуюся головку и тихо сказал:
— Храни мир, дитя. Есть у Бога много путей, какими Он призывает людей. Лорд Бенедикт говорил, что идут люди также и путем гармонии и искусств. Если Богу угодно будет дать тебе такой зов, ты найдешь этот путь. И не могут люди противостоять Богу.
— А я очень бы просил вас, леди Уодсворд, разрешить вашей дочери поиграть нам сегодня, — обратился хозяин дома к пасторше. — Если же вы и ваша старшая дочь не любите музыки, то в моих гостиных вы найдете много альбомов с видами всего мира. А также много интересных вещей, привезенных из путешествий. В саду же моем немало редких цветов. Есть и оранжерея, где сейчас цветут не знакомые вам экземпляры. Судя по вашему прекрасному саду и цветникам, думаю, что вы любите цветы.
— Вы в заблуждении, лорд Бенедикт, — прервала Дженни. — Это опять область одержимости папы и Алисы. Но Алиса — идол нашей семьи, мы ее обожаем, а потому выносим, конечно, все ее фантазии.
— Я бы очень не хотела, чтобы Алиса сегодня играла. Но если вы уж так хотите услышать ее любительскую игру, — криво усмехнулась пасторша, — то пусть Сандра проводит нас в оранжерею. Там я, по крайней мере, не услышу ни ее игры, ни ее невозможного пения.
На лице Сандры выразилось такое явное разочарование, что Флорентиец, поблескивая юмором в глазах, как-то особенно улыбнулся ему и что-то ему тихо сказал, чего даже Николай, обладавший тончайшим слухом и стоявший рядом с Сандрой, не расслышал. Сандра незаметно вздохнул, крепко пожал Флорентийцу руку и сказал дамам, что постарается увести их так далеко в сад, чтобы ни бас пастора, ни сопрано дочери, ни тенор хозяина дома до них не долетели. Услышав о теноре хозяина дома, дамы, казалось, несколько поколебались в своем желании уйти, но было уже поздно. Флорентиец указал Сандре путь в оранжерею и объяснил, чтобы обратно он провел дам через левое крыльцо дома. Чтобы он ввел их прямо в желтую гостиную, там занял бы их альбомами или картинами. Хозяин сам проводил дам через балкон в сад, закрыл обе двери балкона и задернул плотную портьеру.
— Я очень смущаюсь, папа, — прильнув к отцу, сказала Алиса.
— Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам — и Бог в тебе просыпается, и, кроме Него, ты забываешь все. Играй и пой как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе счастье сегодня — воспеть перед Богом вновь соединенных двух красавцев. Воспеть их всем сердцем, их любя и желая для них усеять землю цветами, как сказал Сандра. Пой и играй им песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь ее для других людей, неся в сердце великий путь милосердного самоотвержения.
На чудесных глазах пастора сверкала влага слез — и все поняли, почему у него седые волосы при таком молодом лице. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно пронеслась перед духовными глазами присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей незаметно, отвернувшись, смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая лежала твердость полного спокойствия, мира и огромной доброты. Точно ленты света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:
— Я, конечно, не ученая музыкантша. Не ждите многого. Но я и не невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один из них — мой отец, второй — его недавно умерший друг, который был известен во всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.
Все ждали много от девушки. Но того что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка — все исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш. Все перестали и смотреть на Алису, всех унес вихрь звуков. И разве это были звуки рояля? Пастор был прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки ее несли музыкальную пьесу, но сердце ее творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.
Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису, как зачарованный, игрой своего лица отвечал на все краски ее звуков, а в фигуре Флорентийца, в его серьезном лице было что-то, напоминавшее жреца.
— Еще, еще, — молила Наль, когда Алиса остановилась.
Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали свое ненасытное: «Еще».
Алиса рассмеялась и вдруг запела старую английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, теплое, мягкое, прелестного тембра, нежное, летело с такой силой, о какой и думать было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя. Увлекши всех за собой в иной мир, девушка сказала:
— Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю.
Под общим напором просьб пастор подошел к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное «ах» вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор внес такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение в свою партию, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не глушил, а служил основой голосу дочери.
— Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, — тихо сказал лорд Мильдрей, — а я был во всех театрах Европы.
— Отец, — бросилась Наль на шею Флорентийцу, — неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать твоей песней и завершить ею наш венчальный обряд?
Флорентиец встал, поговорил с Алисой и пастором, и полился старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что слышалась музыка мастера высокой марки. Только что казалось, что музыка выше всех философий и знаний лилась в песнях двух людей, отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы слова. Он подавлял все человеческое, земное и открывал какое-то небо, звал в иные пути и миры, рвал все телесные преграды, точно касался самого сердца.
Опомнившись от изумления, во внезапно наступившем молчании присутствующие увидели Алису на коленях перед Флорентийцем, рыдающую, уткнув лицо в его чудесные руки. Подняв девушку, отерев нежно своим платком ее глаза, он обнял вместе отца и дочь и сказал обоим:
— Хотите ли вы оба, чтобы я стал вам теперь же Учителем?
— О, Господи, я отвечаю за себя и за дочь. О таком счастье, как быть руководимыми вами, мы и не мечтали.
— Алисе надо самой за себя ответить.
— Лорд Бенедикт, я хочу учиться жить, идя за вами, не только учиться у вас музыке.
— Отец, — бросилась и Наль к Флорентийцу, — я должна подарить Алисе что-то, я не могу не признать ее сестрой, потому что она подготовила меня к твоему пению. Иначе во время его я бы умерла.
— Прошу всех за мною, — сказал хозяин. Он взял под руки Алису и Наль и провел всех в свой зеленый кабинет. Там он подвел гостей к небольшому столу, где лежало несколько футляров.
Он взял один из них, вынул оттуда золотой пояс, где были вправлены крупные изумруды, и надел его на талию Алисы.
— Это дарит вам, своей подружке, Наль. А это мой вам подарок. — И на шее Алисы засверкал изумрудный крест, осыпанный мелкими бриллиантами.
— Это, дорогой сэр Уодсворд, прошу вас принять от моей дочери, — и он подал пастору золотые часы на такой же цепочке, — а этот перстень примите от меня, — надевая ему крупный изумруд с бриллиантом на пятый палец левой руки.
— Вас, лорд Мильдрей, я прошу принять этот браслет лично от меня, в обмен на тот, что вы дали моей дочери. Разница та, что здесь зеленые камни, там же топазы. Я не сомневаюсь, вы уже поняли, что самое чудесное в вашей жизни еще впереди. А это кольцо просит вас принять моя дочь. — И на мизинце лорда Мильдрей засверкало такое же кольцо, как у пастора.
— Это еще не все, Алиса. Мой зять просит вас принять в память сегодняшней музыки это жемчужное ожерелье, и он сам наденет его вам.
К смущенной Алисе подошел Николай и ловко застегнул на ней точно такой же жемчуг, как был на Наль.
— Теперь надо звать наших дам, — сказал Флорентиец, — не переносящих музыки, а также их кавалера, лишившегося ее. Но я надеюсь, Алиса, вы не откажетесь его, беднягу, вознаградить в дальнейшем и споете и сыграете ему?
— Я ваша ученица, лорд Бенедикт, как прикажете, так я и поступлю. Только... — она замялась, взглянула на опустившего глаза отца и много тише, печально продолжала. — Это всегда вызывает ревность Дженни и раздражает маму, когда я играю Сандре.
— Мы постараемся избежать этих несносных слагаемых, — рассмеялся Флорентиец и вышел из комнаты за своими отсутствующими гостями.
Лица дам, когда они вошли в комнату, были довольно кислы и стали еще кислее, когда они увидали разукрашенных Алису и пастора. Флорентиец, взяв со стола самый большой футляр и открыв его, подошел к пасторше и подал ей чудесное ожерелье из опалов и бриллиантов, такие же серьги и брошь.
— Примите этот дар от моей дочери, — кланяясь ей, сказал хозяин.
— Но это царский подарок. Как мне вас благодарить, лорд Бенедикт?
— Я здесь ни при чем. Это дарит вам моя дочь, — чрезвычайно любезно, но холодно ответил хозяин.
Пасторша подошла к Наль, рассыпаясь в благодарности и уверяя, что опалы ее любимые камни. Наль любезно помогла ей надеть драгоценности. Флорентиец тем временем подал Дженни такой же золотой пояс, как у Алисы, только из сапфиров, от лица дочери, и от себя брошь из жемчуга и бриллиантов. Дженни сияла не меньше матери, но огонь зависти блеснул в ее глазах, когда она увидела на шее сестры драгоценный жемчуг.
— Ну, Сандра, остался ты один. Вот тебе часы от Наль, о которых ты мечтал.
— Неужели с боем? — по-детски наивно и радостно вскрикнул Сандра, чем всех насмешил.
Флорентиец нажал пружину, и часы пробили восемь ударов таким приятным звоном, что Сандра не выдержал, подпрыгнул, перевернулся и поцеловал часы. Наль хохотала, Алиса аплодировала Сандре за его гимнастические курбеты, пастор сел в кресло от смеха — только Дженни и мамаша чувствовали себя шокированными вторично в течение вечера.
— Это еще не все, Сандра. Вот тебе кольцо от меня. А это, — он взял точно такой же крест, как уже надел Алисе, — это тебе за усердие во всех заданиях, что я тебе давал. И специально за язык пали, — и он собственноручно надел ему крест с цепочкой на шею.
Сандра, казалось, все забыл. Лицо его совершенно изменилось. Он стал серьезным, тихим, точно сразу старше. Он прильнул к Флорентийцу, горячо целовал его руки и говорил:
— Я буду стараться стать достойным вашего доверия.
— Не волнуйся, сын мой. Только никогда не спеши давать повод людям к неверным заключениям. Будь осторожен в поведении с женщинами. Ты прост и дружелюбен, но твои товарищеские отношения могут быть истолкованы иначе и могут принести тебе и другим осложняющую, очень несносную драму.
— Ваши слова, лорд Бенедикт, как всегда, будут мне законом.
— Ваши часы, лорд Уодсворд, с таким же боем, как у Сандры. Позвольте, я укажу вам, как нажимать в них пружину.
Флорентиец нажал пружину часов пастора, и они пробили восемь ударов и затем — совсем иным звуком — ударили еще один раз.
— Ой, и четверти выбивают! — не удержался от восторженного восклицания Сандра, снова по-детски радуясь, чем опять вызвал смех.
В лицах пасторши и Дженни, стоявших друг против друга, рыжих, черноглазых и чернобровых, сейчас мелькало что-то неприятное, отталкивающее. На лице пасторши проступили багровые пятна, лишив ее моложавости. А Дженни, казавшаяся такой красивой за обедом, стояла хмурая, злая, надменная, презирая все и всех в этой комнате, где ее, бедную девушку, сейчас так по-царски наградили.
— Дружок, Алиса, — раздался голос Флорентийца. — Сегодня мой зять поднес тебе жемчуг за восторг и отдых, которыми ты дарила его и всех нас музыкой. С согласия твоего отца я взял тебя в ученицы. Ежедневно, в двенадцать часов, я буду посылать за тобой экипаж. И здесь, у меня, ты будешь проводить время до вечера. Вечером твой отец будет приезжать за тобой, и после обеда вместе с ним ты будешь возвращаться домой. В память нашей первой встречи в музыке прими этот браслет и кольцо лично от меня. Завтра жди лошадей в двенадцать часов. — И он подал Алисе браслет и кольцо из таких же изумрудов, как ее пояс.
— Как будто бы, лорд Бенедикт, у Алисы есть мать, которая тоже имеет голос в решении судьбы дочери, — резко сказала пасторша. — Алиса нужна мне дома. Учиться ей довольно.
— Нет, леди Уодсворд. По английским законам, дочь зависит только от отца, если у матери нет ее личного капитала. Это законы юридические, у вас нет прав решения судьбы дочери. Есть еще и иные, божеские законы, нигде, кроме сердца человеческого, не писанные. Это — любовь матери. Но ваша любовь заключалась в том, что вы изгнали дочь с ее искусством в бывший сарай, где и сейчас холодно и сыро. Вы заставляете Алису обшивать себя и старшую дочь, печь вам кексы и убирать ваши комоды и шкафы, а сами лежите весь день с романом на диване или разъезжаете со старшей дочерью по гостям и театрам.
— Я всегда знала, что этот змееныш осрамит меня. Эта лживая, избалованная отцом девчонка ввела вас своими жалобами в заблуждение, лорд Бенедикт.
— О, мама, как могли вы подумать, что я кому-нибудь могла бы сказать хоть часть того, что сказал вам сейчас лорд Бенедикт, — и слезы ручьем потекли из печальных глаз Алисы.
— Ну, значит, твой идеальный отец, обожаемый пастор, оказался на самом деле лицемером и сплетником, — шипя от бешенства, продолжала пасторша.
Взгляд Флорентийца, брошенный на нее, сразу ее укротил, точно взбесившуюся львицу. Она, видно, потеряла всякое понимание границ приличия и желала вылить не один ушат своего бешенства на невинную голову пастора, но не смела или не могла больше выговорить ни слова. Изменяющаяся ежеминутно игра камней на ее шее была ничто в сравнении с ее горящими глазами, которые буквально сыпали вокруг себя искры. Наль, никогда не видавшая такой силы злобы в женщине, боязливо прижималась к мужу, как бы ища себе буфер между изливавшимся злом и собой.
Пастор подошел к Алисе, стараясь ее успокоить своей любовной лаской, и подвел ее к Флорентийцу попрощаться.
— Простите нас, добрый лорд Бенедикт, за тот безобразный вечер или, вернее, его окончание, который мы заставили вас пережить. Я был, есть и буду, вероятно, неисправимым мечтателем. Я ведь еще и сегодня надеялся, что мои жена и старшая дочь в общении с вами поймут свои ошибки, которые я тщетно старался победить своей любовью в течение всей жизни. Я не победил, лорд Бенедикт. Но, венчая сегодня вашу дочь, я смотрел на ваше необычайное лицо. Ваши обаяние и сила, перед которыми никто не может устоять, я думал, победят Катарину и Дженни. Я надеялся, что они встретили наконец ту великую силу, перед которой склонятся.
Дерзкий смешок Дженни вдруг оборвался. Она поперхнулась собственной слюной и сильно закашлялась.
— Не беспокойтесь ни о чем, сэр Уодсворд, — ответил Флорентиец. — Завтра, когда вы приедете за Алисой, я буду иметь возможность поговорить с вами о дальнейшей вашей жизни. У подъезда вы найдете двухместный экипаж, и в нем вы уедете с Алисой. В большой карете Сандра и лорд Мильдрей проводят вашу жену и Дженни. До свиданья, леди Катарина и мисс Дженни. Вы ни одним словом не огорчите Сандру по дороге. Кроме того, я приказываю вам... — он поднял руку, протянул ее по направлению к обеим женщинам и как бы опустил ее на их головы, что при огромном росте Флорентийца, когда все казались маленькими и мелкими рядом с ним, при величии и обаянии его манер произвело на всех впечатление непреложного приказа, а леди Катарина и Дженни точно присели под магическим действием этой руки. — Я приказываю вам не мешать жить Алисе и пастору дома. Вы превратили их собственный дом в тюрьму, зная, что дед оставил дом, где вы живете, по завещанию, Алисе. Зная, что в нем она госпожа, вы превратили ее в прислужницу. Теперь вы обе будете трудиться для отца и для Алисы, как они до сих пор трудились для вас. И ни одной ссоры до самой смерти пастора чтобы не было в вашем доме. Идите и помните о том, что я вам сейчас сказал, или в вашей жизни случится непоправимое, вами же самими сотканное зло, в котором ни я и никто другой уже не сможет вам помочь. Помните, вы должны трудиться или зло завладеет вами.
В сопровождении двух своих спутников, ни с кем не простившись, но крепко прижимая к себе футляры, точно они боялись, что хозяин передумает и отнимет у них подаренные драгоценности, обе женщины вышли из комнаты. Глаза их горели ненавистью, когда они увидели Наль, желавшую им доброй ночи. На Флорентийца и Николая они смотреть боялись. Но еще раз почувствовали на себе взгляд Флорентийца и еще раз точно присели перед самым порогом комнаты.
Пастор и Алиса, вернувшиеся раньше матери и сестры, прошли в свои комнаты, обменявшись горячим поцелуем.
— Мы нашли, Алиса, то, что всю жизнь искали. Теперь я умру спокойно.
— О нет, я гораздо больше эгоистка, чем ты думаешь, папа. Я хочу не только сама быть счастливой на новом пути, но и наслаждаться еще долго и твоим счастьем на нем.
Утомленные тяжелыми и многообразными переживаниями, но счастливые своей новой встречей, оба скоро и легко заснули, даже не слыхав, как вернулись их родные.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Marina | Дата: Понедельник, 19.03.2012, 23:05 | Сообщение # 72 |
|
Мастер-Целитель Рейки
Группа: Житель
Сообщений: 1373
Статус: Offline
| Благодарю!
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Вторник, 20.03.2012, 10:09 | Сообщение # 73 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Глава 2
О чем молился пастор. О чем думала Дженни. C чем боролась леди Катарина
Дни для Наль и Николая текли легко, разнообразно и радостно. К завтраку, в двенадцать с половиной часов, до которого юная пара успевала осмотреть в Лондоне то, что с вечера назначал им отец, приезжала Алиса. Обычно только здесь в первый раз встречались молодожены с Флорентийцем, все более и более привязываясь и подпадая очарованию этого великого друга.
После завтрака Алиса, Наль и Николай проводили регулярно час-два с Флорентийцем, который руководил образованием каждого из них. Затем Алиса давала Наль уроки музыки, в чем последняя выказывала немалые способности. Расставшись после урока, каждая из них шла своим путем труда. И до самого пятичасового чая в доме царила полная тишина. Только в большом зале время от времени раздавались звуки рояля, перемежаясь с полной тишиной. Там училась и обдумывала свои музыкальные вещи Алиса. Николай, если не занимался в библиотеке или не выезжал куда-нибудь с Флорентийцем, работал подле него. К чаю все снова соединялись вместе, и молодые люди — от чая до обеда — гуляли, ездили верхом или отдыхали по своему вкусу. К обеду приезжал пастор и, посидев часок в кабинете Флорентийца, увозил дочь домой.
Среди кажущегося внешнего однообразия жизни, целый новый мир открывался молодым и пожилым гостям Флорентийца. По настойчивому приглашению хозяина Сандра и лорд Мильдрей стали обычными гостями за обедом, сплачиваясь в одну крепкую и дружную семью со всеми обитателями дома.
Пастор, скрывая под внешней скромностью кроме недюжинного музыкального таланта большой ум и огромную образованность ученого, часто поражал экспансивного индуса своими знаниями и памятью настолько, что он вскакивал, потрясал руками и топал ногами от восторга. Под укоризненным взором лорда Мильдрея, насмешив в достаточной степени всех друзей своими курбетами, Сандра утихал, конфузливо взглядывал на Флорентийца и, сложив руки, уморительно, с детским отчаянием говорил:
— Не буду, лорд Мильдрей, вот уж, наверное, в последний раз я проштрафился. Никогда не буду, — чем заставлял Наль и Алису смеяться.
— Если бы я мог завидовать, граф Николай, я бы всему завидовал в вас. В вашем спокойствии, изящной, какой-то чуть военной манере ходить и держаться есть особая черточка аристократизма, которой я не замечал в других людях. Но что такое еще отличает вас от других — я не знаю. Если бы я хотел рассказать об этом образно, то все же смог бы только сказать, что вы принадлежите не той среде, где живем мы все, а той, где живет лорд Бенедикт.
— Долго ли ты, оксфордский мудрец, будешь величать Николая графом? Я нахожу, что вам всем пора уже бросить сиятельные прибавки и звать друг друга по именам. Все вы — мои дети.
— И все же это правда, лорд Бенедикт, что Николай — как вы приказываете его звать — имеет какие-то особые качества, — вмешался пастор. — И если все мы ваши дети, то он из нас старший и всего больше походит на отца.
— Благодарю, друзья, за высокое мнение. Но, право, это ваша детская фантазия. Я просто более выдержан и спокоен. Но расстояние между мною и отцом ровно такое же, как между им и вами. Нам лучше бы сегодня раньше разойтись. Я вижу следы большого утомления на лице нашего дорогого пастора, — закончил Николай.
На побледневшем лице Алисы мелькнула тревога:
— Я вообще замечаю последние дни, что папа худеет. Он болен, но не хочет в этом признаться. Я пожалуюсь вам, лорд Бенедикт, на папу. Если мне случается невзначай застать его — он так погружен в свои мысли, что даже не сразу видит меня и не сразу понимает, о чем я ему говорю. И вид у него какой-то неземной. Если бы мама увидела его в таком состоянии, она, наверное бы, решила, что папа беседует с ангелами, как она не раз в жизни его укоряла, уверяя нас всех, что папа впадает в пароксизмы безумия. С некоторых пор отец пугает меня чем-то новым, какой-то оторванностью, отчужденностью от земли, — говорила девушка, вставая со своего места и опускаясь на колени перед своим отцом.
Пастор ласково обнял дочь, заставил ее сесть с ним рядом. На его добром лице сейчас была сияющая улыбка, и глаза его точно передавали дочери все благословение его сердца.
— Нам с тобой не надо беспокоить лорда Бенедикта, дитя. Люди не могут жить вечно. В первый же вечер нашего знакомства с великодушным хозяином этого дома я сказал тебе: «Мы с тобой нашли наконец верный путь, и я могу умереть спокойно».
— Папа, папа, не разрывайте мне сердца. На кого же вы покинете меня? Зачем вы меня пугаете?
— Я старался воспитать в тебе сильную душу. В тебе одной я не ошибся. Ты знаешь мою верность Богу, ты знаешь, что нет смерти. Я уйду в вечную жизнь, и страшного нет в этом. Если бы я в последний миг земной жизни не встретил счастья в лице лорда Бенедикта и не мог бы быть спокойным, что зло не окружит тебя, — я бы действительно не сумел уйти, как должно верному сыну Отца. Теперь же я знаю, что ты останешься в высокой защите и зло не коснется тебя.
— О, папа, папа, не покидайте меня, — рыдала Алиса. — Я еще ничем не отплатила вам за ваши заботы, радость, любовь. За чудесную жизнь, что вы создали мне. Я не вынесу разлуки с вами, я уйду за вами.
По знаку хозяина все гости вышли из его комнаты. Лорд Мильдрей увез расстроенного Сандру к себе, а Николай увел рыдающую Наль. Оставшись наедине с отцом и дочерью, Флорентиец подал им обоим рюмки с лекарством. Вскоре страдание сошло с лица пастора, оно стало бодрым и свежим. Рыданья Алисы тоже стихли, хотя глаза-сапфиры сохраняли скорбное выражение. Когда оба гостя совершенно успокоились, Флорентиец взял их под руки и сказал:
— Жизнь дает людям зов в самой разной форме. Нередко ее призыв выражается в преждевременной смерти. Чаще — в Голгофе страданий. Иногда человек, перенеся свою Голгофу, умирает всеми прежними качествами и силами и продолжает жить новой жизнью, жизнью как бы после смерти, так как все личное, что его держало в плену, все его страсти и желания — все в нем умерло, освободило его дух. И сохранилась только его прежняя внешняя форма, наполненная новым, очищенным духом, чтобы через нее могла проходить в мир суеты и греха высшая любовь. Есть такие места на земле — тяжелые, плотные и зловонные по своей атмосфере страстей, скорби, зла, — куда люди, высоко и далеко прошедшие, очищенные от страстей, уже проникать не могут. Но там нужны самоотверженные, умершие личностью, проводники, через которые они могли бы вливать и вносить помощь людям, гибнущим в этой тьме зла.
Флорентиец ввел отца и дочь в свою тайную комнату.
— Господи, второй раз я здесь, и второй раз я точно перед престолом Божиим, — прошептал пастор.
— И вы не ошиблись, друг. Вы точно перед престолом Божиим.
С этими словами он откинул крышку белого стола, и глазам обоих представился мраморный жертвенник, на котором стояла высокая зеленая чаша, выдолбленная как бы из одного цельного изумруда. Подведя своих изумленных друзей к жертвеннику, Флорентиец стал за ними, положил им руки на головы и сказал:
— Вы видите перед собой Огонь нетленной Жизни. В Нем — все силы земли. Им земная жизнь держится. Им все на ней живое вдохновляется к творчеству. Это огонь сферы земли, вложенный в каждого человека. Он и свет солнца — два Начала всей человеческой жизни земли, плоти, духа, неразрывно связанных. С окончанием земной жизни человека этот огонь меняет свою форму. И меняет ее в каждом человеке так, как Свет солнца был вплетен в его путь самим человеком.
Нет ни одного животного, которое имело бы два Начала в себе. Каждое из них имеет только этот огонь сфер. Но есть миллионы людей, имеющих в себе развитым этот огонь земли до высоких и даже высочайших пределов и в которых Свет солнца или не развивался вовсе, или тлеет едва заметной искрой. Такие люди владеют большим знанием сил природы. Могут ими даже управлять, но в них не горит Свет солнца, свет Любви и доброты. Они преданы тьме эгоизма, в них горят только страсти и желания, только сила и упорство воли. Их темная сила несет всему дисгармонию и раздражение. Их девиз: «Властвуя побеждай», тогда как девиз детей Света: «Любя побеждай».
Упорство их воли — меч того зла, в путаные сети которого они затягивают каждого, в ком встречают возможность пробудить жажду славы и богатства. На эти два жалких крючка условных и временных благ попадаются те бедные люди, из которых они делают себе слуг и рабов. Сначала их балуют, предлагают им мнимую свободу, а затем закрепощают, соблазнив собственностью, ценностями, и так окружают разнузданностью страстей, что несчастные и хотели бы иной раз вырваться, но не имеют уже сил уйти из их цепких лап. Если сердца ваши готовы служить светлому человечеству, если вы хотите принять девизом жизни: «Любя побеждай», если в вас горит желание проносить любовь и помощь высших братьев в скорбящие сердца, не безнадежно утонувшие во зле, — я буду давать вам указания, как и где вам действовать в ваших простых, трудовых днях. Не о смерти думайте, но о жизни, протекающей вокруг вас сейчас. Ищите не молитв о будущем, но любви радостной, чтобы в каждое данное мгновение в нем отражалось ваше просто творящее доброту сердце.
— Я хочу жить так, как зовете вы, — сказала Алиса.
— Я хочу все остающиеся еще мне моменты жизни на земле служить Отцу моему, как я, очень несовершенно, пытался делать это до сих пор в весь сознательный период моей жизни. Теперь я признаю в вас ту великую встречу, того наставника на земле, о котором я всегда мечтал, и благодарю моего Создателя, пославшего мне ее.
Отец и за ним дочь склонились перед жертвенником, вознося свои молчаливые молитвы. Их лица были так спокойны, как будто на них никогда не отражалось страдание. Флорентиец их поднял, благословил и обнял каждого из них. Он простился с ними до завтра, наказав им сохранять в полной тайне свой новый путь любви и труда.
Возвратившись домой и, по обыкновению, не встретив никого из домашних, проводивших свои вечера в театрах или в гостях, отец и дочь, немного посидев вместе, разошлись по своим комнатам. Переполненное сердце каждого из них, несмотря на теснейшую взаимную дружбу, жаждало одиночества.
Алиса, углубившись в книгу, данную ей Флорентийцем, скоро забыла обо всем. Душа ее нашла новый мир, и она легла спать, найдя в первый раз в своей юной жизни полное спокойствие, примирение и радость, не омраченные повседневной скорбью о разладе в семье.
Пастор, открыв окно своей комнаты, выходившее в благоухающий сад, долго смотрел на звездное небо, но спокойствия не было на его лице. Казалось, он вновь передумывал всю свою жизнь. Он вспоминал о первой встрече со своей женой в Венеции. Леди Катарине было тогда восемнадцать лет, а ему двадцать один. Он и в мыслях не имел, что уедет из Венеции женатым человеком, бросив карьеру певца, которую начал блестяще. И даже все первые встречи с будущей женой не производили на него большого впечатления. Леди Катарина была тогда очень красива, жила у своей подруги, дочери важного и знатного синьора. Происходя из родовитой, но обедневшей семьи, жившей в глухой провинции, леди Катарина потерпела фиаско в тяжелой романтической истории, должна была спешить с замужеством и дала себе слово выйти за первого же подходящего иностранца, с которым встретится, чтобы уехать с ним из Италии. И этим для себя подходящим она сочла лорда Уодсворда.
Выведав у простодушного англичанина всю его подноготную, поняв, что его можно взять только добротой и любовью, леди Катарина играла роль так безнадежно в него влюбленной, что бедный лорд попался на крючочек и — незаметно для себя, — соболезнуя ей, полюбил бедную девушку сам, навек отдав ей сердце.
Много хлопот и настойчивости стоило ему уломать отца и получить согласие на женитьбу. Упрямый старик дал свое согласие на брак на том условии, что младший сын его будет пастором. За это он обещал ему дом в Лондоне, тот самый, где прожила семья пастора свою лондонскую жизнь, со всей обстановкой и садом. Но с условием, что этот дом будет принадлежать его младшей дочери. Фамильные драгоценности, которые принадлежали бабушке пастора, предназначались ему, ее любимцу. Но бабушка умерла внезапно, не оставив завещания. Устно она успела передать сыну свою волю о младшем внуке, велев передать ему и небольшую сумму денег и все бриллианты. Отец же распределил это наследство по своему усмотрению. Старшей дочери деньги, младшей — дом и камни.
Молодой лорд, неоднократно высказывавший девушке свои мечты об артистической карьере и свою любовь к музыке, был страшно удивлен, когда она принялась уговаривать его послушаться отца, сделаться пастором и немедленно жениться на ней. Никакие доводы логики молодого лорда не действовали. Девушка не верила его артистическим талантам, столь одобряемым его профессорами. Не верила его способностям к науке и боялась стать женой ничем не обеспеченного певца или еще менее обеспеченного ученого. Дом же в Лондоне, предоставляемый немедленно за согласие стать пастором, казался ей кое-чем, а деньги и бриллианты были надежнее восторгов толпы или лавров ученого.
Ее настойчивые уговоры перешли в бурные мольбы о спа-сении и такие сцены, что бедный юноша, принеся в жертву свои личные мечты, повел к алтарю девушку, которую — как ему она говорила теперь — он шокировал и компрометировал своим поведением.
«Чем была вся моя семейная жизнь?» — думал в ночном безмолвии пастор. Лично для него каждый день нес ряд внутренних катастроф. Плохо воспитанная, неряшливая и жадная итальянка трудно поддавалась элементарному внутреннему и внешнему воспитанию пастора. И только окончательное его решение, твердое как скала, стоившее немалочисленных истерик и сцен, заставило леди Катарину образумиться и усвоить внешние требования, предъявляемые английским обществом к женщине ее круга. Пастор ей объяснил категорически, что до тех пор, пока она не научится вести дом и хозяйство и держать себя среди людей, как подобает английской леди, она не будет представлена ни его отцу, ни старшему брату, не будет введена в их семью, а следовательно, лишится того высшего общества, которого она так жаждет.
Целый год прошел в напряженной борьбе. Дочь родилась преждевременно у пасторши, в волосах пастора мелькнуло два-три седых волоска, пока наконец налет богемы, неизвестно как и где приобретенный, под огромными усилиями воли и доброты мужа, сошел с леди Катарины. Постепенно вводимая мужем в общество, она усвоила внешний аристократизм, оставаясь внутри мелкой и жадной мещанкой.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Сторожея | Дата: Вторник, 20.03.2012, 10:10 | Сообщение # 74 |
|
Мастер Учитель Рейки. Мастер ресурсов.
Группа: Администраторы
Сообщений: 25420
Статус: Offline
| Пользуясь своей красотой, пасторша легко овладевала сердцами людей, но в прочной дружбе никто с нею долго не оставался. Какие горькие минуты переживал пастор, возвращаясь в свой тихий дом из богатых дворцов отца и брата. Леди Катарина, ослепленная блеском роскоши, только и говорила, что о слабом здоровье его брата, об отсутствии у него наследников и о блестящем будущем после смерти этого брата, когда ее муж останется единственным владельцем всех богатств.
Вспомнилось пастору и рождение его младшей дочери. Огорчения и насмешки матери сыпались на голову бедного младенца, синие отцовские глаза которого и его курчавые белокурые волосы раздражали мать. Так и росла бедная Алиса, видя от матери всегда и во всем предпочтение своей старшей сестре. Но кроткий ребенок, восхищавшийся и матерью и сестрой, не только принимал как должное свое положение Золушки. Доброе, не знавшее зависти сердце искало всех случаев и возможности служить им обеим. И было всегда эксплуатируемо обеими, часто в ущерб здоровью. И здесь пришлось пастору поставить свое вето, с которым уже была хорошо знакома его жена. Все передумывал сейчас пастор и старался отдать себе отчет, насколько он виновен перед Богом и собой в нескладной жизни. Он поднялся, закрыл окно и опустился на колени перед аналоем, где лежало Евангелие.
— Господи, виновен сам человек во всей своей жизни, и только он один виновен. Знаю — скоро отойду. И молитва моя к Тебе: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром». Я понял слишком поздно, что первое звено всей жизни всюду, не только в семье, — мир сердца. Я старался нести его всем. Но в семье своей поселить его не сумел. Я, проходя мой день, стремился принести встречному бодрость. Я стремился каждого ободрить и утешить. Я хотел, чтобы вошедший ко мне одиноким — ушел радостным, ибо понял, что у него есть друг.
Но в семье своей всей энергией доброты я не достигал не только гармонии, но даже чистоты. Господи, я понял все страдание земли в своем разбитом сердце. И я его принял и благословил. Защити дитя мое Ты величием Твоей благой любви. Ибо мое сердце не выдерживает уже двойственности и не может больше биться в компромиссе.
Я знаю единый путь человека на земле — путь самоотверженной преданности Тебе. Но радость этого пути, отравляемая ежедневной ложью и лицемерием в семье, не ввела меня в число слуг Твоих, на которых лежит отражение Тебя. Ныне, у божественного огня, я понял, увидел новый путь любви. Я знаю, что сейчас уже поздно, что я ухожу с земли, — прими меня с миром и не оставь дитя мое беззащитным.
Лицо пастора просветлело. Перед ним ярко и ясно вставал образ Флорентийца, и уверенность в помощи приходила к нему, на сердце стало легко и мирно. Вся его нечисто прожитая семейная жизнь перестала тревожить его. Она как бы составляла теперь для него что-то прошлое, далекое и чуждое. Точно не он, теперешний пастор, прожил ее. Не его мечты и грезы, схороненные и заколоченные где-то в больном сердце, стоили смертной борьбы. Не он боролся, чтобы понять и выполнить свой путь как утешителя каждому встречному на земле, а иной человек, о котором он сам теперь сохранил только воспоминание.
Вся окружающая жизнь мелькнувших молодости, науки, музыки, любимая дочь, цветущая природа — все показалось ему одним мгновением. Отрешенность, жившая в сердце так долго, как мучительное страдание, стала вдруг радостью раскрепощения. Дух его ничто больше не тяготило. Он понял, что вся жизнь — одно мгновение Вечности. Что земная жизнь человека кончается тогда, когда его творческая сила кончена, и земля ему больше не нужна как место труда и борьбы, место духовного роста. Можно умереть и молодым, и все же только потому, что в данных земных условиях ни сердце человека, ни его сознание больше не могут сделать ничего. Нужны иное окружение и иная форма, чтобы подняться выше духу человека и его творческим способностям.
Пастор встал с коленей и подошел к окну. Уже рассветало. Он открыл окно и сел в кресло. Его мысли вернулись к Алисе. Но теперь в сердце его тревоги за дочь уже не было. Он знал, что каждый может прожить только свою жизнь. И сколько бы ни стараться протоптать тропинку в жизнь для своих детей, жизнь повернет ее так и туда, как сам человек, и только он один, ее себе протопчет. Ни пяди чужой жизни не проживешь.
Когда Алиса утром вышла в сад поливать цветы и увидела отца уже готовым и сидящим у окна, она радостно подбежала к нему. Но тот же час радость ее померкла и сменилась тревогой.
— О, папа, вы больны? Что с вами? Вы так изменились, осунулись, так бледны, что я вызову доктора сейчас же.
— Успокойся, дитя, у меня была бессонница. Старые люди не могут быть всегда здоровы. Я уже говорил вам не раз: молодые могут умереть, старым — умереть неизбежно. О чем тревожиться? Люби меня, но люби спокойно, во всякой форме, в какой бы я ни был, ощущай всегда близость со мной, где бы я ни жил, далеко или близко. Верность любви не знает разлуки.
Слезы готовы были брызнуть из глаз Алисы, но доброе сердце мужественно победило свою скорбь, чтобы не тревожить ею отца.
— Вам, папа, не хочется выйти в сад?
— Нет, дитя, мне так хорошо здесь сидеть.
— Я сейчас принесу вам шоколад. Отдыхайте и ждите меня очень скоро. Уж я заставлю вас кушать сегодня, — стараясь казаться веселой, говорила Алиса. Но как только она завернула за угол дома, где ее не мог видеть отец, она села на скамью, положила руку на ее спинку и, уткнувшись лицом, горько зарыдала.
— О чем ты плачешь, Алиса? — резко спросила Дженни сестру через балкон своей комнаты. — Разбила куклу? Или тебе хочется иметь томный вид страдающей жертвы сегодня у своих новых друзей?
Алиса хотела сказать Дженни о болезни отца, о своей тревоге за него, но, взглянув во враждебные глаза сестры, сказала только:
— Ты все шутишь, Дженни. А мне кажется, что над нами висит горе, которого ты не хочешь видеть.
Дженни рассмеялась все так же резко и насмешливо продолжала:
— Давно ли ты в мудрецы записалась? Шестнадцать лет слыла дурочкой и вдруг попала в умницы у лорда Бенедикта. Кому это делает честь? Его прозорливости или твоей хитрости?
— Меня, Дженни, ты можешь называть как угодно. Но, если ты хоть один раз еще позволишь себе сказать что-либо неуважительное о лорде Бенедикте, ты уйдешь из этого дома, чтобы никогда не вернуться в него. Помни, что я тебе сейчас сказала, — это дом мой. И чтобы ни единого непочтительного слова о лорде Бенедикте не было произнесено в этом доме.
Что-то отцовское, когда он говорил свое редкое, но неумолимое «нет», сверкало в глазах Алисы. Необыкновенная решительность и железная твердость в ее голосе — все это было так неожиданно в кроткой и нежной сестре. Дженни сразу почувствовала, что не угроза от Алисы к ней пришла, но что она действительно останется без крова, если нарушит этот запрет Алисы.
Дженни знала, что кроткий отец обладал колоссальной силой характера и ничто не могло изменить его решения, если он это продумал и высказал. В Алисе она сейчас узнала эту черту отца так же просто, как в себе давно узнавала черты матери. Пока как громом пораженная Дженни приходила в себя от изумления, Алиса приготовляла завтрак пастору в доме. Не один пастор провел сегодня бессонную ночь в своем просыпающемся доме. Дженни возвратилась вчера домой в полной размолвке с матерью. И обе, недовольные друг другом, разошлись по своим комнатам, не примирившись перед сном.
Не в первый раз за последнее время мать и дочь были недовольны друг другом, что поражало их обеих, проживших всю жизнь в большой любви и дружбе и не ссорившихся никогда до сих пор. Обе ленивые, самолюбивые и вспышливые, они искали в Алисе предмет для своих дурных настроений. Им всегда казалось, что они недовольны ею, а не друг другом. Бессознательно ища ее общества в минуты раздражения, обе они, покоряемые кротостью и любовью ребенка, его всегдашним желанием успокоить и развлечь их, поддавались обаянию этой чистоты и самоотвержения, хотя считали ее дурочкой.
Теперь Алисы, как и пастора, целыми днями не бывало дома. Вся работа, которую делала для них Алиса, падала на них самих. Целые дни Алиса шила, гладила, стирала, перешивала, чтобы Дженни и мать могли быть нарядными. А рояль Алисы ждал ее неделями, потому что и уходя из дома, обе давали ей приказы, во что их надо одеть завтра, что вычистить, что пришить, никогда не думая о чрезмерности ее труда и скрывая от пастора свое поведение. Раздражаясь, обе налаживали кое-как свои туалеты теперь, проклиная в душе день и час, когда лорд Бенедикт переступил порог их дома.
Запершись в своей комнате вечером, Дженни рвала и метала. Неоднократные размолвки с матерью, ее полная невыдержанность, не сходившие с уст проклятия пастору и Алисе докучали Дженни. Только теперь она увидела глубокую некультурность матери и оценила благородство отца, никогда, ни одним словом не выражавшего перед детьми недовольства матерью. Пастор за всю сознательную жизнь Дженни не сказал ни одного слова в повышенном тоне матери и не позволил себе ни единого неджентльменского поступка по отношению к ней. Он был справедлив к обеим дочерям и не делал ни в чем разницы, балуя одинаково обеих. Мать же всегда баловала только Дженни. И Дженни теперь со стыдом вспоминала, как часто сладости Алисы съедались ею, подарки, отнятые для нее матерью у сестры, снашивались ею. И как та, всегда радостно улыбаясь, отдавала все лучшее, что имела, Дженни, за всю жизнь не сказав слова протеста.
Вспомнила Дженни и свой первый бал у деда. Мать приказала Алисе попросить у деда свои бриллианты, чтобы Дженни могла их надеть. Дед ласково — для своей суровости он всегда необычайно ласков был с Алисой — отказал. Подняв ее личико своей красивой рукой, он сказал ей:
— Не Дженни и не мать, а ты наденешь бриллианты моей матери. Они назначены тебе и будут присланы тебе к твоему первому балу.
— Тогда уж, наверное, дедушка, их никому не придется надеть. Ведь моего первого бала никогда не будет.
— Почему же так, внучка? — рассмеялся дед, обнимая девочку, чего тоже почти никто не удостаивался.
— На балы не возят дурнушек. Да и я предпочла бы послушать чудную, а не бальную музыку. Ах, дедушка, как ты меня огорчил. Дженни ведь такая красавица. Ну как же ей приехать на бал с голой шеей?
— Если ей ее шеи мало, может ее закрыть или совсем не приезжать.
— Так ей и сказать?
— Так и скажи.
Личико ребенка опечалилось. Алиса долго еще пыталась объяснить деду, что нельзя так огорчать людей. Это так смешило деда, что он несколько раз громко хохотал, но все же отвез ее домой в своем экипаже с коробкой конфет, но без камней. И Дженни вспомнила и этот день, и ясно видела перед собой маленькую фигурку сестры, огорченную и расстроенную. Под градом упреков матери Алиса только горестно твердила, что просила деда так усердно, как самого Бога, но, видно, по ее грехам, ни тот, ни другой не вняли. Картины жизни мелькали в памяти Дженни одна за другой, и вот в доме появился молодой ученый, друг отца, Сандра.
Дженни в первый же вечер уловила восхищенный взгляд гостя, когда Алиса играла и пела. Дженни старалась не допускать Алису к роялю при Сандре. Но тот умел действовать через отца, и Алиса иногда играла и пела, что выводило из себя немузыкальную и ревнивую Дженни. Дженни, способная, с хорошей памятью, легко ухватывала суть каждой книги. Она была довольно образованна, хотя и не желала следовать той программе, которую ей предлагал отец. Знакомство с Сандрой, желание обратить на себя его внимание заставило ее серьезно учиться и даже — не без пользы для индуса — она могла иногда припереть его к стене в споре. Но, поразмыслив на свободе, индус являлся в следующий раз с новыми книгами и доказывал Дженни, что она орудовала фактами по-дамски. И Дженни должна была прочитывать целые тома серьезных книг, чтобы разобраться, права ли она. Это ее злило и утомляло, тем более раздражая потому, что, как она ни старалась привлечь умом Сандру, он поддавался ее очарованию только до тех пор, пока Алиса была далеко. Стоило той войти — и вся ученость Сандры летела кувырком, он становился ребенком и забавлялся с ее сестрой, так весело и радостно смеясь, как этого никогда не могла добиться Дженни никакими чарами своего кокетства. Ревность жгла сердце Дженни. Но она ни в чем не могла упрекнуть сестру. Алиса всегда незаметно скрывалась, когда являлся Сандра, и ни разу его имя не слетало с ее губ иначе, как в числе поклонников сестры.
Сейчас Дженни стало душно в атмосфере зла и раздражения. Она поняла, что любит отца, любит и сестру и хочет быть с ними. Она оценила их культуру и не знала, как к ним подойти, как выпутаться из той двойственности, в которой очутилась. Казалось бы, так просто: попросить Алису взять ее с собой к лорду Бенедикту. Там она могла бы получить совет, как ей найти выход и приблизиться к отцу и сестре, не вызывая ревности матери. Но... как просить сестру? Как сказать ей? Лорд Бенедикт? Обратиться к нему? Невозможно, и стыдно, и страшно. Дженни решила обратиться к Николаю и просить его совета и помощи.
«Граф, — писала она. — Мне впервые приходится обращаться за советом и помощью к чужому и малознакомому человеку. Но Вы не просто человек. Вы ученый и философ, и вот к этому последнему я решаюсь обратиться. До сих пор я очень уверенно и самонадеянно вела линию своей жизни и была убеждаема постоянным в ней успехом, что веду ее правильно и именно так, как следует. Некоторый разлад в моей семье казался мне следствием детского, не жизненного простодушия папы и сестры. Теперь же в душе моей ад. Туда закрались сомнения. Там я вижу многое, ах, как многое, не таким, как это мне казалось до сих пор. И выхода найти, обрести хоть каплю мира я не могу. Я все больше раздражаюсь и чем яснее понимаю, что мое злобное настроение доказывает только мою же неправоту, тем больше злюсь. И сама вижу, как змеи в моем сердце шипят и поднимают головы.
К чему и почему я все это говорю Вам, граф? Потому, что образы лорда Бенедикта и Ваш стоят передо мной неотступно. Только в Вашем доме я впервые поняла, что жизнь может двигаться вперед добротой. И странно, там, в доме лорда Бенедикта, я не ощущала особенно сильно его и Вашего влияния. Даже — почти изгнанная лордом из его дома — я зло смеялась первые дни, усердно отравляя жизнь Алисе и папе. Но чем дальше, тем яснее я начинаю видеть ваши лица, и в моем сердце становится все печальнее.
Я прошу Вас, разрешите мне поговорить с Вами. Вспоминая строгое и какое-то особенное лицо лорда Бенедикта в последний миг расставания, я не смею обратиться к нему с просьбой о свидании. Его величавость — не поймите меня дурно, я уверена, что она — отражение его души, а вовсе не внешний фасон, — меня сковывает. Я не смею обратиться к нему и не могу себе представить, как обнажить перед ним язвы сердца.
Я попрошу Алису передать Вам это письмо, но я никогда не решусь переступить порог того дома, где сейчас живете Вы, потому что это дом лорда Бенедикта, и не смею просить Вас приехать ко мне. Не откажите выйти завтра в три часа в Т-рсо-сквер и поговорить со мною.
Примите самые искренние уверения в полном уважении к Вам.
Дженни Уодсворд».
Много скорби и размышлений стоило Дженни ее письмо. Гордая девушка никак не хотела поддаваться слабости, как ей казалось, и только настоящий большой ум помог ей признать свои ошибки и сказать в письме о них.
Окончив письмо, Дженни вздохнула с облегчением. Она, по крайней мере, оставила теперь за собой какой-то рубикон. Ей казалось, что она захлопнула дверь какого-то чулана своей души, темного и неприятного, куда хоть на несколько часов может не заглядывать. Оставалось еще одно неприятное: просить сестру передать письмо. И это оказалось на деле гораздо труднее, чем в мыслях. В своем сердце, каком-то размягченном во время письма, она точно раскрыла объятия Алисе. Там как-то ожила любовь к Алисе. Но... как только Дженни услыхала разговор сестры с отцом, услыхала ее голос, полный беспредельной доброты и ласки, так все, что выбросило на поверхность ее сознание, — была сцена у балкона, ожившая до боли четко и ясно. Потрясенная в этом воспоминании словами Алисы, Дженни бросилась первым делом к письму, чтобы его разорвать на клочки. Но вместо этого она закрыла лицо руками и горько, детски зарыдала.
Дженни, гордая Дженни, думавшая так много о своей красоте! Дженни, оберегавшая свое лицо от малейшего дуновения, никогда не уронившая слезинки, чтобы не испортить кожи, — Дженни рыдала, забыв обо всем, кроме глубокой горечи на сердце. Чья-то нежная рука обняла ее. Чьи-то горячие губы целовали ей руки. Чье-то дыхание согревало ее, проникая теплом в глубину сердца, точно вытаскивая оттуда занозу.
— Дженни, сестра, любимая моя, дорогая. Прости меня, я ведь такая глупая, ты это знаешь, прости, родная. Я не сумела так сказать тебе своей мысли, чтобы ты, такая умная, поняла бы меня.
Слезы сестры, такие необычные, впервые виденные и вызванные ею, совсем уничтожили бедную Алису. Она готова была отдать самую жизнь, чтобы утешить сестру. И все же сознавала, что оскорбить лорда Бенедикта в своем доме не допустит. Все, что шло от него, было дороже жизни. Алиса могла умереть за сестру, но не могла изменить ему, ибо он-то и был сейчас центром ее жизни. Дженни ничего не отвечала сестре, но под ее добротой затихла и вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, приникая к сестре, точно к доброй няне. Она молча, все еще чуть-чуть хмурясь и чуть улыбаясь, подала письмо Алисе. Та взглянула на адрес, ласково поцеловала еще раз Дженни и, спрятав письмо за корсаж, вышла из комнаты.
Впервые Дженни почувствовала благодарность к сестре, сожаление о той внутренней отдаленности, в которой жила с нею. Пасторша, избалованная раньше тем, что к ее выходу в столовую к двенадцати часам Алиса встречала ее обильным завтраком, непременно с несколькими горячими итальянскими блюдами, теперь каждый день раздражалась и оглашала дом громким спором с кухаркой, не умевшей ей угодить. Ее всю передергивало каждый раз, когда в одиннадцать с половиной часов Алиса садилась в элегантный экипаж и уезжала из дома, часто увозя с собой отца. Она всю жизнь пилила пастора, доказывая ему необходимость иметь свой экипаж, но, получив однажды и здесь вето, поняла, что должна покориться. Она, конечно, не покорилась, но принялась изыскивать способы выпросить экипаж у тестя. Тот ей ответил, что охотно бы подарил ей лошадь, но сын запретил ему делать это, а ссориться с ним он не хочет. Брат мужа, к которому обратилась пасторша с той же просьбой, дал ей точно такой же ответ.
Несчастная женщина стала бороться. Но боролась не со своими желаниями, а с пастором, с каждым его распоряжением, с каждым его приказанием в доме, с каждым его желанием. Не желая признаться себе, но поняв это давно и очень хорошо, что сгубила карьеру мужа и сама собственными руками создала и выбрала себе жизнь скромной пасторши вместо блестящей и рассеянной жизни жены знаменитого певца, она вымещала на муже свою ошибку и злобу, ища всех способов разбивать его сердце. Не зная законов Англии, она думала получить развод, потребовать у пастора половину состояния и уехать за границу. И здесь все было против нее, а стать вне общества она не решилась. Так и шла ее жизнь в совершенном отдалении от мужа, который перешел окончательно жить в свой кабинет и после рождения Алисы не переступал порога супружеской спальни.
Пасторша, ища развлечений на стороне, все же вела внешне безукоризненную жизнь, и репутация ее была незапятнанной. Пастор соблюдал весь внешний декорум счастливой семейной жизни и не пропускал ни одного случая быть где-либо вместе с женой, где этого требовали обычай или этикет. Его доброта и джентльменская вежливость с женой вводили всех в заблуждение об истинном счастье. Да и кому могло прийти в голову, что, имея мужем одного из известнейших ученых, человека большого музыкального дарования и честнейшей души, можно быть недовольной своей семейной жизнью.
Непостоянная в своих увлечениях, пасторша часто искала новой влюбленности, но тщательно скрывала свои порывы от домашних. И Дженни, убежденная, что мать — жертва самодурства отца, обожала мать вдвойне, стараясь вознаградить ее за холодность мужа. Но не так давно зоркие глаза Дженни стали подмечать кое-что, чего пасторше вовсе не хотелось ей открывать, хотя она и старалась воспитать Дженни на свой лад, уверяя, что в Италии в смысле чувств живут иначе. Однажды у Дженни в глазах появился ужас, когда она нечаянно столкнулась с матерью на улице, когда та выходила под густым вуалем из подъезда чужого дома, где в дверях она заметила фигуру малознакомого мужчины. Между матерью и дочерью не было произнесено ни слова во всю совместную дорогу домой. Дженни и дома молча прошла прямо к себе, хотя пасторша, войдя домой, предложила ей какой-то вопрос. За обедом, где отсутствовали пастор и Алиса, Дженни овладела собой и старалась отвечать матери обычным тоном. Но в сердце ее уже не было алтаря, на котором стояла до сих пор мать. Поверженный кумир перестал держать ее в своей власти. Дженни не плакала, не стонала. Она охладела сразу. И пасторша поняла, что самое любимое дитя она теряет. Но и здесь она не боролась с собой, со своими ошибками. Она хотела, чтобы Дженни принимала ее манеру жить как единственно правильную и возможную в обществе.
Бешенство матери, когда она поняла молчаливое презрение дочери, не имело границ. Она закатывала ей чисто итальянские сцены, ревновала к отцу и Алисе. То умоляла, то угрожала и довела Дженни до того, что та пригрозила пожаловаться отцу на невыносимость подобной жизни.
Разъяренная, не привыкшая к противоречиям со стороны дочерей, избалованная привязанностью Дженни, пасторша не могла примириться со своим одиночеством в семье и решила соблазнить Дженни проектом блестящего замужества.
Не одну бессонную ночь она провела в обдумывании создавшегося положения. Она легкомысленно перебирала всех молодых людей и пожилых лордов столицы, знакомых и незнакомых. Она успокаивалась к утру на том, что найдет Дженни жениха с состоянием, именем и блестящим положением и тем вернет себе дочь.
Так встречали и провожали члены семьи пастора свои дни, и ни один из них не сознавал ясно, кроме самого отца, что смерть уже нашла свой путь в их дом.
Существует аксиома, из которой нет исключений (ведь на то она и аксиома):
"Все, что есть в моей реальности - результат моих подсознательных желаний"
|
| |
| |
| Marina | Дата: Вторник, 20.03.2012, 15:06 | Сообщение # 75 |
|
Мастер-Целитель Рейки
Группа: Житель
Сообщений: 1373
Статус: Offline
| Благодарю!
|
| |
| |
|
